Шрифт:
Хеня хмыкнула.
– Мы, Калинские, не продаём плохие товары,– отчеканила она,– А что у них там, в Америке, сухой закон – так это они сами его и приняли. Мы в их рекомендациях не нуждаемся. Огурцы у нас хорошие и сами по себе.
– Огурцы у вас и правда хорошие. Поэтому у вас и покупаем. Подскажешь, как найти раввина Соловейчика?
– В Большой Синагоге он. Где ему ещё быть?
– Мало ли. Сейчас все куда-то бегут и переезжают.
3
Синагога возле площади Пилсудского – это та, что для богатых. Шестиугольная, с арочными полукруглыми окнами и кирпичной оградой, – она выглядит намного значительней, чем здание городского Совета на другой стороне улицы. Что не удивительно – ведь Совет не Управа Воеводства, он вообще почти ничего не решает.
А вот евреи значили для города очень много. Доходило до того, что при городском президенте-поляке обязательно служил вице-президент из местных евреев.
Кованые ворота были заперты, но за оградой синагоги ходили местные, о чём-то переговариваясь. Сторожа поблизости не было, так что Целестина решила никого не звать. Когда гимназистка ломится в синагогу – это всегда подозрительно.
Она обошла ограду с тыла и чуть не угодила в топкую лужу. Дальше, за лужей, был дом раввина – приземистая одноэтажная деревянная хата, совсем неотличимая от тех, в которых живут местные крестьяне.
Если Хеня ничего не перепутала, в дом стучать бесполезно. Сейчас Хацкел Соловейчик наверняка на втором этаже, в библиотеке – разбирает новые книги, которые принесли недавние беженцы.
Целестина отлично помнила, какое из окон выходит из библиотеки. Но из-за проклятой лужи ей всё равно пришлось помучаться, чтобы найти подходящее место, почти у самой воды.
Лишний раз оглянулась – прямо как тот русский солдат. Осторожность не помешает. На площади перед синагогой было людно, но сюда никто не смотрел.
Целестина достала из портфеля ножик и начертила возле ног круг, описала его квадратом и начертила по углам четыре буквы еврейского алфавита: Реш, Тав, Нун, Ламед. Потом чуть пригнула ноги, подпрыгнула – и прежде, чем успела вдохнуть, внезапный порыв ветра подхватил её, поднял в воздух, пронёс над оградой и одним махом усадил на подоконник того самого окна на втором этаже синагоги. И в нос тут же ударило запахом старых книг.
Прежде, чем спрыгнуть в комнату, она бросила назад короткий взгляд. Надо было убедиться, что поднявшаяся пыль стёрла магический рисунок.
Старомодные полки из тёмной сосны стояли настолько тесно, что было трудно дышать. Раввин Хацкел Соловейчик сидел возле окна, на простом деревянном ящике, какими пользуется почта. Рядом был второй такой ящик, уже вскрытый, доверху наполненный рукописями.
Даже в доме он не снимал ритуальной фиолетовой шапочки.
Услышав шум, он поднял взгляд и возмущённо поморщился на Целестину сквозь пенсне в серебряной оправе.
Раввин Хацкел был молод. В аккуратно подстриженной бороде ещё только появились первые седые пряди. И уважали его не за возраст, а за знания.
– Юная пани опять безобразничает?– сурово произнёс он по-польски,– Зачем я юную пани только научил…
– Так быстрее и проще.
– Так быстрее и проще только потому, что не все так умеют! Представляешь, если все начнут в синагогу через верхние окна залетать, как голуби в голубятню?
– Это интересная идея,– согласилась Целестина,– А входные двери – замуровать. И сказать, что когда придёт Мошиах, эти двери сами собой размуруются…
– Цудрейтер!
– Я вашего языка не знаю.
– Я о том, что рано или поздно тебя увидят. И хорошенько отшлёпают!
– А я о том, что принесла вам вот это.
Целестина разбиралась в Каббале недостаточно, чтобы узнать, что именно в бутылочке. Но судя по тому, как подскочил раввин, как долго он просматривал её на свет, и как он побежал куда-то в недра синагоги и загремел там чем-то железным – бутылочка значила побольше, чем искусство прыгать на высоту второго этажа.
Наконец, раввин Хацкел вернулся. Его фиолетовая шапочка сбилась набок, в бороде запутался клок паутины, а в чёрных глазах плясали искорки безумия.
– Вот оно – то, чего не хватало. А вот это можешь отдать бабушке.
Только теперь Целестина заметила, что в руках у Соловейчика – светлый мешочек, в каких продают семечки.
Она взяла мешочек, потрясла его, принюхалась. Но не рискнула развязывать и просто спросила:
– Что это?
– Ничего серьёзного. Просто красная земля. Остатки.
– Это удобрение?
– Это намёк. Она поймёт.
– С помощью этой земли можно летать ещё выше?
– Нет. Это просто краснозём, очень хороший. Но в каком-то смысле мы все из него сделаны… Скажи, твоя бабушка – она пока не говорила про книгу “Эвен А-Штия”?