— Гость, — поправил епископ Ода.

Рорик помог мне сесть в седло, Алдвин подал украшенный серебром шлем. Кожаная подкладка оказалась неприятно горячей. Шлем я застегнул под подбородком, но нащёчники оставил развязанными, а потом взял из рук Алдвина щит с нарисованной волчьей головой.

— Без копья пока, — сказал я ему, — а если случится бой, держись в стороне.

— Когда-то он и мне это говорил, — ухмыльнулся Рорик.

— Потому ты и жив, — огрызнулся я.

Рорик был моим оруженосцем до Алдвина, но теперь уже достаточно вырос, чтобы встать в стену щитов.

— Никакого боя не будет, — решительно объявил епископ Ода.

— Это ж Гутфрит, — ответил я, — он глупец, сначала лезет в драку, а потом уже думает. Но я изо всех сил постараюсь, чтобы этот идиот с мозгами теленка остался жив. Вперед!

Я повёл своих людей на запад, постоянно держась вне поля зрения Гутфрита. Когда я видел его в последний раз, он был где-то в полумиле от поворота дороги. Они ехали страшно медленно, а мы быстро, на свежих конях. Мы спустились по склону холма, пересекли сосновый лесок, перешли через ручей и достигли дороги, где построились в две шеренги, чтобы беглецы сразу видели два ряда одетых в кольчуги всадников с ярко выкрашенными щитами и сверкающими на солнце наконечниками копий. Мы ждали.

Мне совсем не нравился Гутфрит, а ему не нравился я. Он три года пытался заставить меня принести ему клятву верности, я три года отказывался. Дважды он посылал в Беббанбург своих воинов, дважды я закрывал ворота Черепа, вынуждая копейщиков Гутфрита атаковать крепость. Оба раза они уезжали ни с чем.

А теперь, в этот зной, его копейщики снова в моих владениях, только на сей раз их ведёт сам Гутфрит, и Гутфрит наверняка зол. Он считает, что у него отняли королевство, и спустя мгновение увидит моих людей, волчьи головы у них на щитах. Он поймёт, что нас меньше. Пусть епископ Ода благочестиво надеется обойтись без драки, вот только загнанный в угол Гутфрит — всё равно что хорёк в мешке, злобный и обезумевший.

И у него заложники.

Не только женщины, хотя их тоже придется спасать, но хитрый Гутфрит захватил и архиепископа Хротверда из собора в Эофервике.

— Прямо во время мессы! — в ужасе поведал мне Ода. — Во время мессы! Вооруженные люди в соборе!

Я задумался, посмеет ли Гутфрит причинить вред архиепископу. Такой поступок сделает его врагом всех христианских правителей в Британии, но, возможно, Константин придержит свой гнев и вернет Гутфрита на трон Нортумбрии. Мертвый архиепископ — совсем небольшая плата за расширение Шотландии.

И тут они появились. Первые всадники повернули в нашу сторону, увидели нас, остановились, и постепенно к ним присоединились все остальные воины.

— Мы пойдем к ним, — сказал Ода.

— Нет, — сказал я.

— Но...

— Хочешь побоища? — рявкнул я.

— Но... — снова попробовал возразить епископ.

— Пойду я, — сгоряча буркнул я.

— Ты...

— Я пойду один.

Я отдал щит Алдвину и соскочил с седла.

— Я должен пойти с тобой, — сказал Ода.

— Чтобы у него в заложниках стало два священника? Епископ и архиепископ? Вот он обрадуется.

Ода посмотрел на людей Гутфрита, медленно выстраивавшихся так, чтобы охватить нас с флангов. Не меньше десятка были пешими, их лошади слишком ослабели. Все надевали шлемы и примеряли к руке щиты с длиннозубым кабаном Гутфрита.

— Попроси его поговорить со мной, — сказал Ода. — Пообещай, что с ним ничего не случится.

Я ничего не ответил и посмотрел на Финана.

— Попробую встретиться с Гутфритом на полпути, — сказал я ему. — Если он возьмет с собой людей, пришли мне столько же.

— Я сам пойду, — ухмыльнулся Финан.

— Нет, ты останешься здесь. Ты поймешь, когда настанет время, и тут уж не задерживайся.

Он понимающе кивнул. Мы с Финаном столько лет сражались вместе, что мне редко приходилось объяснять свои планы. Он ухмыльнулся:

— Примчусь как ветер.

— Лорд Утред... — начал Ода.

— Я очень постараюсь оставить Гутфрита в живых, — перебил его я, — и заложников тоже.

Я был не слишком уверен в успехе, но точно знал, что, если мы все поскачем вперед, почти наверняка будет бой или к горлам заложников приставят клинки. Гутфрит глуп, но горд, и я знал, что он ответит отказом на требование освободить заложников и покорно вернуться в Эофервик. Он должен отказаться, иначе потеряет лицо перед своими воинами.

А это были норвежцы, гордые норвежцы, считавшие себя самыми устрашающими воинами в мире. Они превышали нас числом и видели возможность резни и добычи. Многие были молоды, жаждали славы, желали украсить руки серебряными и золотыми браслетами, хотели, чтобы их имя произносили с ужасом. Они хотели убить меня, забрать мои браслеты, мое оружие и землю.

И потому я пошел к ним один, остановился чуть дальше, чем на полпути между моими людьми и усталыми воинами Гутфрита, до которых теперь оставался один полет стрелы. Я подождал, и когда Гутфрит не пошевелился, сел на упавший римский межевой знак, стащил шлем и понаблюдал за овцами на дальнем холме, а затем полюбовался ястребом, балансирующим на ветру. Птица просто кружила, и я не увидел в этом никакого послания богов.