— Старый? Я? А себя-то ты видел? Тебя будто пес пожевал и выплюнул.

Он ехал с нами, потому что Этельстана всю ночь одолевали сомнения, и он послал Стеапу посмотреть на выбранное Анлафом поле боя.

— Если Стеапа согласится с тобой, — сказал мне король на рассвете, — сообщи Анлафу, что я встречусь с ним там.

Я не стал спорить. Решение было за Этельстаном, и я лишь удивился, что он выбрал Стеапу в качестве провожатого. Я ожидал увидеть кого-то из более молодых олдерменов, но Этельстан выбрал Стеапу не без причины.

— Он сражался больше, чем любой из нас, — сказал мне Этельстан, — он сражался столько же, сколько и ты! Он знает, как использовать местность, и не позволит тебе убедить себя, если не будет согласен.

— А если ты не согласишься со мной? — спросил я Стеапу, когда мы скакали на север.

— Побьем говнюка где-нибудь в другом месте. Но я рад убраться оттуда. — Он мотнул седой головой в сторону войска Этельстана. — Слишком много треклятых церковников и юных лорденышей, которые считают, что их дерьмо пахнет лавандой.

Этельстан выступит на север позади нас, но не станет переходить реку Ди, пока Стеапа не заверит его, что поле боя подойдет. Если Стеапе не понравится земля между двумя реками, Этельстан разрушит римский мост через Ди, предоставит Честер его судьбе и пойдет на восток искать другое место для сражения с захватчиками.

— Где бы мы не бились с ублюдками, дело будет кровавое, — сказал Стеапа.

— Это точно.

— Никогда не любил драться с норвежцами. Чокнутые мерзавцы.

— Они тоже вряд ли любят драться с тобой, — сказал я.

— Мне говорили, ирландские норвежцы используют луки.

— Да, — коротко ответил Финан.

— Как и мы, — добавил я.

— Но у Анлафа будет больше лучников, — сказал Финан. — Они часто пользуются луками. Ставят лучников за стеной щитов, и стрелы льются дождем с неба. Так что головы вниз, щиты вверх.

— Господи Иисусе, — проворчал Стеапа.

Я знал, о чем он думает. Стеапа не больше меня хотел снова постоять в стене щитов. Всю нашу долгую жизнь мы сражались: с валлийцами, другими саксами, скоттами, данами, норвежцами, а теперь сражаемся с союзом скоттов, данов и норвежцев. Битва будет жестокой.

Христиане говорят, что мы должны жить в мире, переплавить мечи на орала, но я видел, как христианский король зажигает печь, чтобы выплавлять оружейную сталь. Сражаясь с Анлафом, хоть в Виреалуме, хоть где-то глубже в Мерсии, нам придется столкнуться и с людьми Константина, и с воинами Страт-Клоты, а большинство из них — христиане. Священники с обеих сторон станут взывать к своему пригвожденному богу, моля его о помощи, верещать об отмщении и победе, и все это казалось мне бессмысленным. Этельстан может встать на колени перед своим богом, но Константин и Оуайн встанут тоже.

Действительно ли их пригвожденного бога заботит вопрос, кто правит Британией? Я размышлял об этом, пока мы спешили по римской дороге на север сквозь порывистые ливни, несшие холод с валлийских холмов. А что насчет валлийцев? Я не сомневался, что Анлаф отправил послов к Хивелу и мелким валлийским королям, и у них достаточно причин не любить Этельстана, который принудил их преклонить колено и платить дань. Но я подозревал, что Хивел ничего не предпримет. Пусть он не любит саксов, но понимает, какие ужасы обрушатся на его страну, если Этельстан отправит на холмы свою армию. Хивел позволит норвежцам и скоттам сражаться с его давним врагом, и если они победят, захватит земли, до которых сможет дотянуться, а если победит Этельстан, Хивел станет улыбаться по ту сторону границы и потихоньку копить силы.

— Ты задумался, господин, — с укоризной сказал Финан. — Я знаю это выражение лица.

— Лучше не думать, — заметил Стеапа, — от этого одни беды.

— Я размышлял о том, почему мы сражаемся.

— Потому что грязные ублюдки положили глаз на нашу страну, — ответил Стеапа. — Поэтому нам придется их убить.

— А ведь все они сражались до того, как пришли мы, саксы?

— Конечно, — настаивал Стеапа, — тупые говнюки дрались друг с другом, потом с римлянами, а когда те ушли, с нами. И если они когда-нибудь победят нас, чего, конечно, не случится, то снова начнут драться друг с другом.

— Значит, этому нет конца.

— Господи Иисусе, ну ты и мрачный! — воскликнул Финан.

Я думал про стену щитов — место, полное ужаса. Ребёнок, слушая песни в зале, мечтает скорее вырасти, стать воином, носить шлем и кольчугу, держать устрашающий меч и украсить предплечья широкими браслетами, услышать, как нашу доблесть воспевают поэты. Но в реальности существуют ужас, кровь и дерьмо, крики боли, плач и смерть. В песнях об этом не говорится, лишь о победах. Я выстоял в огромном количестве битв и теперь ехал, размышляя, выдержу ли еще одну, крупнейшую и, как я опасался, худшую из всех.