Все тут насквозь пропитано предрассудками. Так может быть, под моим умом рационалиста притаилось суеверное подсознание?

Командир рыцарского отряда отвернулся и снова заработал ногами.

— И все же, если ты очнулся в Аллюстрии, кто бы тебя туда ни перенес, деяния тебе предстоит свершить именно там. Вероятно, тебе не стоило покидать эту страну, пусть она и не очень гостеприимна.

— А может, и стоило, — в тон ему проговорил я. — В конце концов, никаких дел от меня никто не требовал. Даже советов мне никто не дал.

— Не всегда мы сами выбираем себе дороги, — вздохнул рыцарь, наклонился к ручью и, зачерпнув ведрами воды, выпрямился.

— А вы? — спросил я. — Вы свою дорогу сами выбрали?

Он торжественно кивнул.

— Мы решили отправиться в Аллюстрию, невзирая на все опасности. Тут все-таки попадаются добрые люди, которые пытаются сохранить свои добродетели, не потонуть в пучине греха. Покровитель моего ордена, святой Монкер, явился во сне нашему аббату — то случилось две седмицы назад — и поведал ему о страданиях одной такой добродетельной бедной семьи, члены которой всей душой преданы Богу и добру, но не смеют открыто в этом признаваться.

Ярость вскипела во мне. Суеверия там или нет, все равно люди имеют право поклоняться кому и чему угодно, не скрывая своих убеждений.

— Но верно ли я понимаю, что они были осторожны и никто не сделал им дурного?

— О нет! Это семья мелкого помещика. Когда-то они жили неплохо и владели целым округом. Но их упорно пытались разорить, чтобы из-за страданий они отказались от веры. Сначала их обкладывали слишком высокими налогами, а потом пытались одолеть заклинаниями.

— Но откуда об их вере узнали правители?

— Все потому, что они творили добро, помогали бедным и несчастным. А в тех краях полным-полно ведьм и колдунов, и они давно раскусили это добропорядочное семейство. Закон позволяет этим злодеям отыскивать добрые души и пытаться совратить их с пути истинного.

— Потрясающая бюрократия! — не сдержался я. У меня даже во рту пересохло от возмущения.

— И теперь, — продолжал рыцарь, — они лишились всех владений и стали наемниками на земле, что искони принадлежала их роду. Все люди, населявшие этот округ, последовали примеру своих господ, отказались от злобного отношения друг к другу и сплотились перед лицом тягот и невзгод. Шли годы, несчастных притесняли все более жестоко, ведь такое упорство в сохранении веры не могло не привлечь внимания королевы. А уж она-то сурово наказывала своих пособников за то, что тем не удается совратить непокорную семью. Поэтому упрямцев решили истребить, вырвать с корнем. Они не сдаются, хотя бедны и вынуждены искать помощи у других людей, а помогать им теперь мало кто отваживается. Один ребенок умер от холода и недоедания. Другой сильно болен. Они окончательно обнищали и близки к отчаянию. Вот потому-то аббат и послал нас сюда, дабы мы снискали славу тем, что выведем это бедное семейство из страны, обнищавшей духовно, и приведем на свет, в Меровенс.

— Но это небезопасно, — предупредил я рыцаря. — Если тут вокруг просто-таки кишат злые колдуны и полным-полно злобных рыцарей в придачу.

— Очень даже небезопасно, — согласился он, — и не исключено, что эта попытка будет всем нам стоить жизни. — Рыцарь вздернул подбородок, глаза его полыхнули. — Однако кому, кроме нас, защитить богобоязненных людей, вырвать их из логова Зла и порока? Если нам суждено умереть — мы умрем. Если мы лишимся жизни, творя столь благое дело, нам не суждено долго томиться в Чистилище. Может быть, нам даже суждено стяжать венцы мучеников.

Я поежился. Сколько же народу было обречено на ненужные страдания и преждевременную смерть из-за веры в подобные обещания блаженства?

— Не о смерти нам должно думать, не смерти бояться, — продолжал рыцарь, — а того, что попытка спасти бедняков может нам не удаться. Ведь вывести несчастных из Аллюстрии надлежит очень спешно, а не то они могут отчаяться, и их либо совратят, либо обесчестят, либо поработят.

— Должны бояться... — медленно повторил я. — На самом деле вы боитесь того зла, которое, как вы слышали, правит в этой стране. Верно?

— Если бы мы не боялись, мы были бы тупоголовыми ослами, — ответил рыцарь.

Я смотрел на него и видел, как напряглось его тело, как натянулась струной каждая жилка. Насколько я мог понять, его состояние было даже не страхом, а ужасом. Честно говоря, я все равно им восхищался, кем бы он ни был героем, святым или тем самым ослом. Святым, правда, он вряд ли мог быть, поскольку вооружен мечом. Посему, учтя все обстоятельства, я вынес свой приговор: он осел. Но конечно, вслух я этого не сказал.

Словом, я воспользовался гостеприимством отряда рыцарей. Ночью у костров они запели гимны, а потом перешли на менее религиозные песни, и тут я даже им подпел немного — «Amazing Grace»* [13] мне всегда нравилась, хотя вообще григорианские песнопения у меня не очень хорошо получаются. Что касается моей религиозной принадлежности, то я был агностиком-протестантом, и тот Бог, в которого я не верил, был кальвинистским Богом, поэтому с латынью у меня всегда было неважно — латынь я изучал всего один год в университете, да и на слух она была какая-то не такая, как у рыцарей. Наверное, другой диалект.