— Все готово, Эва. Нужно ехать, — протягивая руку, цепляет пальцами полу ее кофты. Наклоняясь, осторожно притягивает к себе, пока их лбы не соприкасаются. Ласкает взглядом. — Мама с Германом будут ждать тебя в аэропорту.

— Но… я даже вещи еще не собрала.

— Много не бери. Только самое необходимое. На месте докупите.

— А это… надолго?

— Я не знаю, — честно отвечает Адам. — Пока все не успокоится.

Подавшись вперед, Ева крепко его обнимает.

— Я буду скучать. Очень.

— Я тоже, Эва.

Смыкаясь губами в самом целомудренном поцелуе, который у них когда-либо был, дышать не могут.

— Я смогу звонить?

— Да.

— И все же… это тяжело.

— Знаю.

— Адам Титов… Я тебя люблю.

— И я люблю тебя, Эва Титова.

Двадцать два часа назад они любили друг друга. В последний раз. Обнажая тела и души. Отдаваясь друг другу без стеснения и фальши. Как хрупко время, как тонко… Прощаясь на неопределенное время, Титовы не понимали, что это может быть навсегда.

Расстались в аэропорту. Ева с Мариной Станиславовной и Германом сели в самолет. Взлетели.

В тот момент не хотела смотреть в иллюминатор. Не желала ничего видеть. Пыталась сберечь в себе каждое воспоминание об Адаме, каждую его черточку, каждую деталь их общего «вместе»… Глаза не подчинялись. Веки жгло, но закрыть их не получалось. Ева находилась словно в трансе, когда объявили аварийную посадку самолета. Позже она не могла сказать, ни в каком городе это произошло, ни сколько времени они пробыли в пути.

— Добро пожаловать домой, дочь, — с ухмылкой дьявола произносит Павел Алексеевич.

Ева с немой ненавистью глядит на то, как отец спускается по лестнице, застегивая на ходу манжеты.

Он выглядит, словно безумец.

Лицо красное и заплывшее. Рот перекошен в этой диссоциальной эмоции.

Но глаза страшнее всего. Белки налиты кровью. Зрачки горят зловещим удовольствием, безостановочно бегая по лицу Евы.

— Как же так, дочь? Приходила домой и не навестила отца? — спрашивает, ступая с последней ступеньки.

Жестом подзывает к себе Еву.

— Обнимемся.

Она не реагирует, пока стоящие сзади охранники не толкают ее в спину.

— С возвращением в клетку, мой милый звереныш.

Ева не двигается, позволяя отцу сомкнуть руки на своих плечах. Она не может решить, как поступить в этой ситуации.

На какие эмоции и действия разумно потрать силы?

— Ева, — произносит Исаев и замирает, словно ожидая, что дочь его исправит, но она не ведется на эту провокацию. — От чужих людей пошел слух, что моя ненаглядная единственная доченька сменила славную отцовскую фамилию… А я думаю: не может этого быть. Чтобы так подло, против воли отца… Ветер у тебя в голове, шальной. Психопатка. Побоялась вернуться? Я думаю! После всего, что натворила… Или все дальше мне назло действуешь, гадюка? Ты всегда пыталась быть в центре внимания! Что еще придумала? Хотя куда хуже? Вытерла ноги об отца раз, в следующий — решила станцевать на моих костях, — голос Исаева становится громче с каждым новым предложением. На последнем нормальному человеку захотелось бы заткнуть уши. Но Ева не двигается. Смотрит сквозь него. — Ну, что ты молчишь, дрянь? Добить меня решила?

Рев отца куда более приятен, чем роль заботливого папочки, которую он нарочито применил вначале.

— Ты собираешься говорить? Нет? Так и будешь молчать, словно немая? Может, тебе там язык отрезали, чтобы ты не несла свой шизофренический бред и не шипела, как змея, когда тебе что-то не нравится? Ха-ха… Ну, помолчи! Ты растоптала нашу фамилию. Тварь…

Резко бьет дочь по щеке. Удерживая второй рукой, не дает упасть. Бьет еще раз, и рот Евы заполняется кровью. Она плюет ее отцу в лицо, за что он швыряет ее на пол.

— Ольга!

В арочном проеме мгновенно появляется мать.

— Забери ее, а то убью раньше времени.

Натянуто улыбаясь, женщина, как ни в чем не бывало, помогает дочери подняться.

— Жалко, твоего женишка с тобой не было. Но ничего, я ему такой прием устрою. О*ренеет!

— Пойдем, дорогая. Я тебя ждала.

Ева выдергивает руку из ладони матери, словно та ее обожгла. Отец на это реагирует странным ликующим смехом.