Вышколенная секретарша улыбается и выдавливает заученную понимающую улыбку, практически не вникая в смысл сказанного.

Ева внутренне буквально закипает. Но молчит, наблюдая за торопливыми сборами женщины.

Оставшись одни, Титовы не могут решить, кто войдет в кабинет первым. Сверлят друг друга напряженными взглядами.

Темные. Горячие. Взрывоопасные.

Оглушенные внутренним «я» своих непростых натур, стремятся выйти из-под наркоза выдуманной ими идеальности. Разорвать воздух криком злости. А следом — сладостной страсти.

У Евы больше шансов. Искушение сильнее.

Адам же держится, опасаясь больше всего того, чтобы ненароком не ранить ее еще сильнее. Чтобы в пылу этих эмоций в глазах Евы из героя не превратиться в безумного ублюдка.

Черт с тем, что под кожей каждая мышца натянута и вибрирует горячим напряжением. Титов себя научился сдерживать.

Жестом приглашает Еву пройти вперед. Отрицательно дернув подбородком, она дает понять, чтобы первым входил он. В левой брови Титова появляется тот самый насмешливый излом, которого он давно не выказывал. Не понимая, в чем проблема, он настойчиво приглашает жену быть первой.

Психанув, она, наконец, уступает. Прошагав через весь кабинет, оборачивается, лишь достигнув окон. Титов в этот момент неторопливо закрывает дверь и выжидающе замирает.

Ева замирает синхронно. Бессознательно задерживает дыхание. Смотрит на Адама широко раскрытыми глазами. Он прижимает к губам указательный палец, призывая ее к тишине, пока медленно преодолевает образовавшееся между ними расстояние.

— Только не кричи, Эва, — останавливается перед ней, не решаясь прикоснуться. Не уверен, какие чувства вызовет у жены в эту минуту. — Не кричи. Скажи все, как есть, но спокойно.

Ева сглатывает, невольно задумываясь о том, как изменился Титов.

«Неужели так бывает со всеми нормальными людьми?»

«Вчерашние» толстовки и джинсы сменил деловой костюм. Походка поменялась. Только взгляд все тот же. Тяжелый и обжигающий. Именно он не позволит ее обмануть.

Адаму в замкнутом пространстве тоже не слишком комфортно.

Небрежено бросив пиджак на диван, он резко расслабляет галстук. Прочесывает пальцами короткие волосы. Вдыхая, смотрит куда-то в сторону. Не на Еву.

Она же его буквально поглощает визуально.

Белая рубашка как нельзя лучше подчеркивает развитую мускулатуру и ширину его плеч, контрастируя с бронзовым оттенком кожи и вырывающимися из-под ворота и манжет татуировками.

А кто ему их гладит, эти рубашки? Что она за жена, если впервые об этом задумалась? Должна ли она делать это самостоятельно?

Должна?

Может, и нет. Но странность в том, что Ева хочет гладить рубашки Адама. Чтобы не какая-то там посторонняя женщина, которой за это заплатили деньги. А она, никогда не державшая в руках утюга.

У нее перехватывает дыхание, Титов же, возвращая к жене взгляд, демонстрирует ту самую стальную выдержку. Закладывая руки в карманы брюк, держит расчетливую дистанция, давая ей возможность действовать по своему усмотрению.

Смотрит свысока. Напрягая скулы, чуть щурит глаза, словно бы сдерживая то, что там живет.

«Не надо, Адам».

«Выходи».

— Нравится? — спрашивает Ева, рвано выдыхая.

— Что?

— Управлять такой махиной? Тебе через месяц только двадцать, Титов, а ты владеешь многомиллионным заводом: импортируешь, экспортируешь, совершаешь транзитные операции и что там еще? — рассекает застывший воздух руками. — Впрочем, неважно. Вопрос один: тебе нравится?

Титов абсолютно равнодушно пожимает плечами.

— Что сказать? Я не вижу в этом ничего сверхъестественного. У меня богатые родители, и я амбициозный ублюдок. Складываем. На выходе получаем Припортовый, как ценное приобретение.

— Нафига он тебе нужен-то в двадцать лет? — искренне недоумевает.

— Чтобы у нас было будущее, Эва. Я вошел в мир власти этого города.

— Ты разрушил мир власти этого города!

— Да. И теперь я буду тем, кто станет толкать и регулировать политику новой власти. А не какое-то дьявольское быдло.

Как бы то ни было, Ева — часть того же дьявольского быдла. Неужели его это совсем не волнует?

— Я тоже ценное приобретение? — язвит, намекая на треклятую империю, которую все еще не спешит наследовать после смерти матери.

— В некотором смысле. — И у девушки грудь стальным узлом стягивает. Дыхание стынет и застревает в легких. — Только ты больше не часть дьявольского клана. Исаевы теперь — только история. А ты, Эва, свободная планета.

— Аминь! — раздраженно резюмирует девушка высоким звенящим голосом. — Знаешь, на моей свободной планете существуют свои законы. Например, я могу принимать решения самостоятельно, и говорить сама за себя могу! Так что перестань отвечать, когда обращаются ко мне.