Мать кивает, опуская взгляд.

— Хорошо.

— Хорошо? И все, мама?

Поджимая губы, женщина сглатывает и повторно кивает.

— И все, Ева.

— Эва.

— Эва.

Это сбивает с толку, дезориентирует и до беспамятства злит. Черт подталкивает выпалить следующие, самые жестокие слова:

— Хотела посмотреть тебе в глаза, мама, и сказать… Я не прощаю тебя. Никогда не прощу!

По лицу Ольги Владимировны судорожными сокращениями проходит волна шока и боли. Маска смиреной доброты расходится по швам. Из трещин выползает измученная душа. Слабая, разрушенная, потерянная.

— Уходи, Эва.

— Уйду!

За спиной хлопает дверь и слышится осторожный шорох шагов, но девушка не может оторвать взгляда от матери.

— Скорее уходи, — повторяет та разорванным шепотом.

Губы у нее заметно дрожат, а голос вибрирует отчаянием. Поведение слишком дикое для сдержанной по характеру женщины.

«Вдруг… отец ее обижает?»

Тревожная догадка прокрадывается в запутанные мысли Евы, но она тут же гонит ее.

«Ну что за глупости?»

«Мама — не я. Она его королева и первая верноподданная. Его допинг-система, агиткоманда и фан-клуб…»

— Отцу от меня — пламенный привет! Передай обязательно.

— Передам, — так же покорно.

Ева должна уйти, но все еще не может сдвинуться с места.

— Ну что с тобой, мама? Не понимаю… — эти слова вырываются помимо воли. — Что за халат на тебе? Глянь только: седина пробилась, под глазами синяки залегли, лицо осунулось… Что с твоим графиком инъекций и процедур? Все пропустила? Так нельзя, — в голосе Евы нет и грамма сарказма, она настолько поражена внешним видом матери, что говорит вполне серьезно на ее языке.

Ольга Владимировна запахивает полы халата туже, стискивает пальцами ворот.

— Все нормально. Немного приболела. Завтра поеду в «White luxury».

И все-таки что-то не так, что-то неправильно…

— Ну же, Эва… Иди. Шурик поможет. Выведет тебя. Нужно поторопиться, пока отец с гостями в кабинете.

Холодные пальцы осторожно прикасаются к ее лицу, приподнимая подбородок.

— Слышишь меня? Эва?

Медленно моргая, пытается кивнуть.

— Да.

— Хорошо, — из горла Ольги Владимировны вырываются странные отрывистые звуки, когда она касается лба дочери губами. — Забирай ее, Шурик.

Слабо осознает, как ее передают из рук в руки. Яркое пятно материнского халата сменяется темным силуэтом. Резкий запах сигарет и мужского одеколона вытесняет легкий женский аромат. Именно в этот момент ей хочется закричать, будто все черти ада дышат ей прямо в спину.

— Мам… Мамочка… Ма-ам… Мама… Мамочка… — зовет без пауз, не понимая, насколько громким выходит голос.

Кричит ли она? Или все же тихо шепчет? А может, и вовсе только кажется, что ее голосовые связки создают звуки?

Лицо матери искажается и увлажняется слезами. Тонкая кисть зажимает рот, пытаясь остановить крик.

— Нет-нет… Ма-ам… Мама…

Круто развернувшись, Ольга Владимировна выходит из комнаты.

Картинка идет кругом, когда Шурик подбрасывают Еву и закидывает на плечо. Мимолетно беспокоится о том, чтобы удержать внутри себя содержимое желудка, как вдруг мужчина ставит ее на ноги и стремительно оттесняет в «карман» охранного поста.

— Резвый, а ты чего здесь? Твое время быть на заднем дворе.

— Сигареты забыл, — бубнит другой голос.

Крошечный огонек вспыхивает в темноте, и по морозному воздуху распространяется тяжелый сигаретный дым.