Движения складок переливчатой туники то скрывали, то пленительно выдавали совершенные формы тела Серафимы. Розы рдели над склоненной ее головкой, а черные кудри рассыпались по плечам. Всю ее белоснежной дымкой еще окутывало широкое тончайшее покрывало. Другое покрывало, черное, сверкало темным таинственным блеском. Пропущенное под правой рукой и закинутое на левое плечо, оно обвивало ее бедра, очерчивая их соблазнительную форму и открывая левую, совершенно обнаженную грудь. За плечом покрывало спускалось широкими складками и веяло, как черное крыло. Золотые звезды и серебряный лик луны были вышиты по черному фону покрывала. Таинственную прелесть одеяния, всего тела жрицы сопровождало весеннее благоухание, исходившее как от роз из ее венка, так и от невидимых благовоний.

Когда Калиостро и жрица совершили символическое путешествие под стальным сводом и приблизились к великому наместному мастеру, члены капитула с шумом вложили свои шпаги в ножны и стали рукоплескать, одновременно и ритмично. Елагин принял знаки и слово от Калиостро и заключил его в братские объятья. Потом обратился к пленительной каменщице с улыбкой восхищения ее красотой. Не без зависти братья наблюдали за тем, как он пожимал ей ручку, как, приблизив уста свои к уху мастера, она шептала ему проходное и священное слово высшей мистической степени. Это длинное слово нужно было произносить по слогам, так что мастер шепнул первый слог, а жрица – второй, мастер – третий, та – четвертый и т. д. Лицо и ухо Елагина довольно долго находились в ароматном и теплом соседстве с устами прекрасной Серафимы. Затем жрица коснулась устами увядших губ старика и ускользнула из его объятий. Елагин с глубоким реверансом преподнес ей свой молоток. Поблагодарив его наклоном головы, она, по обычаю, отказалась. С гораздо меньшей любезностью мастер предложил свой молоток и мужу красавицы. Калиостро тоже не принял сего знака власти.

После этого они поднялись на помост. Секретарь наместного мастера молодой князь Кориат, не спускавший все время восхищенного взора с таинственно-прекрасной Великой Матери и жрицы египетского масонства, поспешил поставить по правую и левую руку Соломонова трона два кресла для визитора и визиторши.

Ржевский снова устремился снимать нагар со свечей, хотя теперь они горели настолько ярко, насколько это вообще возможно для девяти сальных свечей.

Заняв Соломонов трон, Елагин обратился к Калиостро и сказал:

– Согласно статутам священного капитула Великого Востока восьмой провинции благоволите, достопочтенный брат, изъяснить вслух всем достолюбезнейшим и почтенным членам ложи причины вашего к нам прибытия и вшествия в сие время в оный город и в наше святилище!

– Охотно изъясню все сие, высокопочтимый мастер! – отвечал Калиостро. Он отбросил за кресло край своей длинной мантии, садясь, оправил на груди цепь с круглым зеркалом, причем мимоходом глянул в него, и простерши руку, горевшую перстнями, обозначил знак высшей магической власти, пред которым все склонили головы.

– Почтеннейшие братья! – начал говорить Калиостро. – Уже одно благоговение к сему святилищу, конечно, всякого принудило бы хранить в нем молчание или изрекать истину! Но представленные нами патенты, обнаруженные знаки и слова, сия цепь на груди моей, сия мантия и меч – все порукой вам в том, что если сказанное мною далее, мнится, будет трудно постижимым и невероятным, причиной тому слабость зрения, не выносящего яркого света, мирозапутанное состояние даже стоящих у врат мудрости, бессилие слова человеческого поведать неизъяснимое, почему принуждены мы прибегать к символам и гиероглифам. Однако я не среди непосвященных! Вы знаете, сколь величественно наше искусство, сколь далеко простирается. Вы знаете, что масон, обладающий таинством великого дела, имеет способ излечивать все болезни тела и жить несколько сот лет по примеру древних праотцев! Обладает он способом производить богатства, превосходящие сокровища всего мира, имеет средство беседовать с ангелами и силу остановить Солнце, с Иисусом Навином и с Илиею отверзать и затворять небо! [55] Знаете вы также, что истинное масонство еще в раю открылось, но неумеренное праотца нашего вожделение, испустив страшное из твердых заклепов зло, дало ему волю неистовствовать в телесном веществе! Тогда первобытное таинство сокрылось. Однако в избранных душах оно сохранилось и, переходя от мудреца к мудрецу на год, и месяц, и день, и час, соблюдено! И ныне я истину пред вами свидетельствую, что уже близко и при дверях откровение святыни и преображение мира! Именно с тем я и прибыл на Север, чтобы здесь благоволить воссиять свет над главой Великой Жены в ясном блистании! Здесь именно откроется мать созвездий, родоначальница времен, Праматерь Мира! Итак, выходите, выходите за врата, посвященные, выходите со светильниками в руках, чтобы светом земного огня почтить высшую госпожу небесных созвездий!

Граф Калиостро на минуту умолк. И все хранили молчание, одуренные потоком темных слов визитора.

– Не будете ли столь добры, граф, – с приятной вежливой улыбкой сказал Елагин, – не будете ли столь добры от гиероглифического языка перейти к общедоступному и, согласно статусу капитула, изъяснить точно, откуда и с какой целью прибыли вы к нам и какую, собственно, роль в святилище нашем вы имеете на себя принять.

Насколько восхищала главного директора театров красота жены Калиостро, настолько неприятное впечатление производил на него сам посланник Великого Кофты. По манерам, словам и костюму Калиостро казался Елагину самым вульгарным шарлатаном. Последним словам великий мастер придал явно иронический оттенок и при этом окинул визитора с ног до головы пренебрежительным взглядом.

Но Калиостро даже не смотрел на наместного мастера. Взор его витал в вышине.

– Какая цель нашего прибытия? – повторил он вопрос Елагина. – Сие слово от стрельбы взято и по употреблению на игрищах, к работам каменщиков неприлично к применению Какую ролю мы имеем на себя принять? – Тут вдруг синеватые губы Калиостро осклабились, и глаза его, спустившись из верхов к окружающим предметам, глянули из-под круглых бровей, словно мыши, шмыгнули туда-сюда и опять скрылись. – Какую ролю? У нас нет ничего театрального, – с явной насмешкой выговорил Калиостро на грубом своем южнофранцузском наречии. Члены капитула пошевелились, скрывая улыбку. Елагин почему-то чрезвычайно рассердился и заговорил уже брезгливо и ворчливо, свысока, всем видом показывая, что хотя в ложе и почитались титулы за ничто, все равны и братья, однако он, Елагин, статс-секретарь государыни, сенатор и кавалер, а прибывший визитор не кто иной, как темный проходимец и промышленник, и, вступив в собрание столь избранных особ и первых, можно сказать, вельмож империи напрасно забывается.

– Государь мой, в статусах сея почтенные ложи определенно сказано, что визитор должен изъяснить причину своего прибытия и вшествия в собрание капитула, хотя бы представленные им патенты право на сие несумнительно утверждали. Ежели же он объяснений удовлетворительных не представит, то, первое, к рассмотрению работ в капитуле допущен не будет: второе, налагает на него наместный мастер весьма значительный денежный штраф, на цели благотворения направляемый.

– Мне кажется, что толикие патенты, а главное, рекомендательные письма высоких в ордене особ избавляют господина Калиостро от применения к нему статута, направленного против вкрадывающихся любопытных особ, в Европе принятых легкомысленно, как часто там бывает, – заметил Гагарин – Имя господина Калиостро знаменито…