По окончании песни появился дворецкий и на серебряных тарелочках поднес два куверта. Один – Елагину, а другой – князю Голицыну.

Елагин открыл куверт и нашел в нем записку от Габриэлли. Певица писала из его дома, куда явилась и ждет уже добрый час свидания.

В самом деле, за приятным застольем время прошло незаметно, и солнце поднялось высоко над старыми липами сада.

– Ага, достопочтеннейший мастер получил бильеду [66] ! – заглянув в записку, сказал Мещерский.

Елагин, чувствуя себя удивительно молодым и бодрым, самодовольно улыбнулся, представляя удовольствие утреннего свидания с прекрасной певицей.

– Анакреон! [67] Анакреон! – подтрунивал над ним Мещерский.

– Да, пока зловещания угрозы Великого Кофты не исполняются! Афродита [68] столь же к нам благосклонна, сколь и Дионис.

– Так поспешите же на свидание с прелестницей, столь нетерпеливо вас ожидающей!

В это время Голицын, прочитав свою записку, всплеснул руками:

– Боже мой! Светлейший пишет, что наше дитя умирает! Судороги! Княгиня в отчаянии! Доктор, скорее едем! Ах, какое несчастье! Проклятый Кофта! Проклятый Калиостро! Это они накликали, проклятые вещуны! – И князь со всех ног бросился вон из столовой ложи.

Все встали, опечаленные столь внезапным перерывом дружеской беседы и сочувствуя семейному горю Потемкина, Голицына и Улыбочки.

Выходя из столовой, Иван Перфильевич хватился своего молодого секретаря – князя Кориата, который должен был доложить ему несколько бумаг из скопившихся уже в портфеле и касавшихся дел как театральных, так и сенаторских. Кроме того, Елагин смутно помнил, что государыня повелела ему сочинить черновик некоего указа и поднести ей для одобрения, но о чем тот указ, хоть убей, он припомнить не мог.

– Где же милейший мой Кориат? Куда это он сокрылся? – вопрошал Елагин, спускаясь в просторный вестибюль масонского дома, где стояли кумиры Меркурия [69] и Асклепия.

– Кажется, молодой человек сильно огорчился, не найдя прекрасной супруги Калиостровой в саркофаге, – с улыбкой заметил князь Мещерский.

– Да, да! Мой милый секретарь крушился сим обстоятельством и не мог перенесть, что прекрасная без остатка расточилась. Хе, хе, хе! – шутил и Елагин.

– Думать должно, не без остатка. И подлинно, было бы жаль, если бы мы лишились такой прелестницы. Формы ее Афродитиным подобны, плечи Цереры [70] , бедра Амфитриты, а лядвии [71] Помоны! – Говоря это, Мещерский делал руками округлые жесты, как бы осязая формы таинственной супруги Калиостро.

– Обратися, обратися, Суламитино, обратися, обратися, и узрим тебя! – со сладострастным выражением старого сатира на лице цитировал между тем «Песнь песней» Соломона [72] главный директор театров. – Чрево твое яко стог пшеницы, огражден в кринех [73] ! Два сосца твоя яко два млада близнеца серны!.. Надеяться надо, что господин Калиостро супругу свою не вовсе обескровил, что мы еще увидим сию прелестную!

– Можно сказать, что она полносочна, как спелый златой яблок Гесперидских садов [74] , – причмокивая, не унимался Мещерский.

– Секретарь мой от прелестной Калиострихи сильно растрепан! Но думаю, что ежели он и не нашел ее во гробе, то с помощью полновесных червончиков легко на ложе неги обретет. Все иностранки сим промышляют!

Говоря это, собеседники вышли к подъезду. Через минуту лакеи рассадили их по каретам, и братья каменщики разъехались.

Елагин чувствовал себя прекрасно. Калиостро он окончательно считал только ловким фокусником, шарлатаном и промышленником. Находясь в состоянии легкого, приятного опьянения, несмотря на проведенную без сна и полную волнения ночь, Иван Перфильевич на редкость был бодр, беспечен, и только приятное расслабление покоило его в быстро катящейся карете. Глухие приступы подагрических болей, дававшие о себе знать в начале заседания капитула, теперь исчезли. Приятная дремота овладевала им порой. Потом, просыпаясь, старик начинал мечтать о предстоящем свидании с певицей.

Когда карета остановилась и лакей открыл дверцу, Иван Перфильевич выпорхнул из нее легкой птичкой. Габриэлли подлинно ожидала его, весьма гневаясь, как сообщил с таинственно многозначительным видом старый камердинер, отсутствием директора театров. Елагин улыбнулся и осведомился, где его секретарь. Оказалось, что он давно ожидает в кабинете с приготовленными бумагами.

– Еще доложить имею вашему превосходительству, что от государыни пакет прибыл, – сообщил камердинер.

– Ах, Боже мой! Верно, насчет указа! Или опять этот несносный Паэзиелло наябедничал!