– А я сделала его жизнь счастливой. Он был счастлив. Он смог учиться на дому, он поступил в институт, у него были друзья. Мы ходили с ним в театры, а потом он писал статьи о спектаклях. Он замечательно писал. Очень тонко чувствовал и умел передать свои ощущения. Он прожил целых двадцать четыре года и был счастлив. Слышишь, Миша был счастлив! – почти закричала Мироновна.

– Да, да, я слышу, – кивнул я.

– Я всю жизнь на это положила, всю жизнь боролась. Все были против меня, никто не хотел помочь. Все только сочувствовали, и никто ничего не делал. А я плевать хотела на их сочувствие. Меня все дурой считали. А я одна всю жизнь ради него воевала. С чиновниками, с врачами, с педагогами, с соседями.

– А почему же одна? Ведь Олег?…

– Олег погиб в аварии в 1980 году. Он так и не услышал, как Миша говорит. Миша очень поздно стал говорить. Понадобилось много занятий. Когда он начал говорить, Олега уже не было. Так мой муж ни разу и не услышал слово «Папа». Ах, как он этого хотел!

Мироновна повернулась ко мне боком, и я увидел, как сильно дрожат её изрезанные морщинами руки. Она крутила тонкое обручальное кольцо на безымянном пальце.

Я почувствовал, что у неё больше нет сил говорить. Ещё какое-то время мы сидели молча. У меня не выходила из головы одна странная параллель. Что-то подтолкнуло меня рассказать об этом.

– Вам может это показаться глупостью, – начал я, – но мой отец тоже так и не услышал от меня слово Папа.

Я отвернулся от Мироновны, но почувствовал, как она зашевелилась за моей спиной.

– Нет, со здоровьем у меня всё хорошо. Мы прожили с отцом много лет. Он очень любил меня. Но, к сожалению, он ненавидел мою мать. Мой отец не был пьяницей или дебоширом. Напротив, этот человек отличался исключительно правильными взглядами на жизнь. В обществе пользовался большим уважением. Это был очень суровый человек. Его детство пришлось на военные годы и блокаду Ленинграда. Он остался сиротой и не знал материнской ласки. Это сказалось на его характере. Он был крайне жёстким и требовательным. Моя мать боялась его, и я в раннем детстве боялся тоже. Впоследствии в разные периоды жизни у нас с ним были противоречивые отношения. Были периоды сближения, были ссоры. В последние годы его жизни, когда он стал немощен, сердце его смягчилось. Ему вдруг стало остро не хватать простого человеческого тепла и внимания. Но он же сам не научил меня этому. Стараясь сделать из меня стойкого оловянного солдатика, он не вложил в мою душу способность сопереживать. Я учился этому в жизни без него и, к сожалению, после его ухода. Нет, я не бросил его, когда он стал стар и одинок. Но, конечно же, не додал ему такого необходимого в старости внимания. Я так ни разу и не назвал его Папой, не сказал тёплых слов. Всегда стыдился при нём выражать свои чувства. Он так меня с детства приучил. Никаких эмоций наружу. Больно – молчи. Радуешься – не подавай виду, сдержанно улыбнись. А теперь я так жалею, что ещё при его жизни я не успел до конца поменяться. Не успел стать более открытым и милосердным. Наверное, иначе я мог бы спасти его от холода одиночества последних лет. Или хотя бы произнести такое простое и тёплое слово Папа.

Конец ознакомительного фрагмента.