«Большому потлачу мы обязаны зародившимся разделением труда, — сказал он. — Мужчины все больше посвящали себя производству, а женщины получили исключительное право на продажу и распределение продуктов. Однако в результате произошел переход власти от мужчин к женщинам, и, по-видимому, в том были свои положительные стороны, потому что женщины, по природе своей, обманывают гораздо легче мужчин, а потому торгуют более ловко. Во всяком случае, со временем мужчина утратил всякое значение, зато женщина стала значить все».

«“Только мертвый сын — хороший сын”, — такая у нас имеется старая пословица. Она ведет свое происхождение из того времени, когда большой потлач устраивали по случаю совершеннолетия первенца. И хотя у нас нынче все происходит по-другому, само отношение к мужчине не изменилось. К нему относятся хорошо до тех пор, пока он не возмужает. (Ты просто не поверишь, — заметил Литфас, — какими средствами матери в те времена пытались отсрочить возмужание сыновей, помешать ему, потому что это грозило им потерей всего имущества, — между тем как другие женщины всячески способствовали скорейшему пробуждению в них мужских инстинктов!) Когда наступал этот момент, для нас все было кончено. Это и по сей день так. Сыновья могут быть женщинам очень и очень дороги (по тем или иным причинам), зато их мужья не значат для них ровно ничего. Достаточно одного мановения женщины — и мужчина должен уйти. Однажды вечером он приходит домой, а его ящик с инструментами стоит перед дверью, рядом лежит мешковина, в которую завернут дневной паек — хлеб, мясо, фрукты, смотря по сезону, и он понимает: отныне он потерял все. Все прошло. Кончено», — он сделал вдох сквозь зубы, а на глазах у него выступили слезы. Я отвернулся. Мне и без расспросов было ясно, что с ним тоже случилось такое.

«Ну, да не важно», — сказал он.

«Если мы сегодня бедны, — произнося эту фразу, он сделал ударение на каждом слове; затем поставил бокал на стол и пальцем немного отодвинул его от себя. — Если мы сегодня бедны, — повторил он, после сделанного отступления опять поймав прежнюю нить, — то это еще ни в коей мере не означает, что преступление наших праотцов уже забыто или что мы вновь приближаемся к состоянию невинности и благодати, — напротив! То, что мы бедны, означает всего лишь, что зло сбросило с себя милую маску и за ней наконец проступила истина во всей ее неприглядности; что нам явлено то, от чего мы с незапамятных времен пытаемся спастись бегством: от вида нагих стен нашей алчности. То есть это означает лишь то, что срок настоящей расплаты неумолимо близится. Третий поворот ключа!» — воскликнул однорукий.

«“Когда закрома полны, — говорится в Книгах, — тогда-то, увы, и торжествует голод!” Не покаяние за преступный дележ земли было конечной целью первого большого потлача — нет, целью его было увековечить подобный дележ — вечно брать добычу и делить добычу. И подобно тому, как праотцы наши совершили сие нечестие, всякое новое поколение с тех пор повторяет их святотатство со все большим упрямством и ожесточенностью. Однако насмешка судьбы — и в то же время часть нашей кары — заключается в следующем: чем больше всего пытаемся мы захватить себе в собственность, тем меньше нам это удается. Сегодня у нас почти ничего не осталось».

«Теперь ты, наверное, уже понимаешь, — говорил Литфас, моргая от усталости, — что скрывается за легендой об именах и почему я уже в тот первый вечер обязательно хотел побеседовать с тобой — прежде, чем еврей запутал тебе голову своими историями. Имена наших праотцов-основателей (и, в принципе, то же самое касается наших сегодняшних имен) указывали на присвоенные ими земли, на взятую вместе с землею добычу. Однако с течением времени наши отношения собственности делались все более сложными; все менее непосредственной выглядела связь с доходом, который давала собственность. А потому все сложнее становился и процесс наречения, целью которого было обозначить утраченную и вновь приобретенную собственность. Более того, вследствие голода и эпидемий, и особенно в эпоху наших гражданских войн, споров между минимами и мальхимами, гистрионами и монотонами, существенно сократилось наше население, а следовательно резко ухудшилась обстановка для проведения больших разменов: ведь перворожденных или вторых по старшинству сыновей часто уже не было на свете, и оттого приходилось привлекать к делу родственников второй или третьей степени, а передача наследства происходила при таких обстоятельствах, какие делали катастрофу неминуемой. Наследник, или распорядитель, превратился в заместителя, и то, что некогда было в какой-то мере справедливым (ведь у сына забирали то, что незаконно присвоил его отец), в конце концов утратило остатки смысла», — однорукий немного помолчал, хмуря лоб.

«Все до того перепуталось, — продолжал он, — что наконец уже не видели другого выхода, как приискивать имя каждому новому вступающему в должность распорядителю или заместителю в соответствии с тем имуществом, которое было в ходе визитов к нему на дом награблено и переделено. Тебя теперь зовут “Мал-помалу” — “на полпути”, — подытожил однорукий, — и все выглядит простым и ясным. Только верно ли, что ты и в самом деле таков? В самом деле принадлежишь к племени Яра — мужа, который шел, как у нас говорят? А я по праву был некогда наречен “Семь-озер-а-воды-нет” и причислен к потомкам Халя, рыбы 29?» — он прикоснулся ко лбу тыльной стороной ладони, как делают при высокой температуре.

«Эг, Халь, Яр, Сель, — снова перечислил он. — Если бы мы и в самом деле ведали о своем происхождении — что было бы тогда легче, чем подняться на ту первую ступень, о которой я говорил? Что было бы проще, чем записать историю нашей общины, а тем самым и историю отношений собственности, отношений всеобщей кражи! — поправился он. — Что можно было бы сделать быстрее, чем вернуться к месту деяния — к священному источнику и к тем четырем мужам, которые нарушили первую нашу заповедь, в то время как Ахура смежил глаза? Но ведь о том месте сообщается лишь то, что его нет. Каких бы усилий мы ни прилагали, нам не найти обратного пути туда!» — однорукий завершил свою речь и быстрым движением тела соскочил с прилавка, на котором он полусидел все это время. «Тот, кто устраивает потлач, — сказал он, подходя ко мне, — не устраняет вину, а продлевает ее. Единственное, что мы бы, пожалуй, могли сделать, это вот что: сложить с себя наши имена, отказаться от наследования имущества — как говорится, стать серым и слиться с серыми камнями».

Он умолк и посмотрел на меня. «Пойдем перекусим чего-нибудь, — сказал он, сопя. — Я проголодался».

Я поднялся, усталый, однако, непонятно почему, поднялся легко, как будто подброшенный чем-то в воздух. На мгновение меня охватило нелепое желание поблагодарить его, как благодарят докладчиков, за его объяснения, и я, словно действительно собираясь пожать ему руку, сделал шаг навстречу ему. Но он и внимания не обратил, а только нагнулся, чтобы отодвинуть дверцу под прилавком, и какое-то время рылся на полках за нею.