«Я знаешь что подумала?» Он помнит, что случилось, когда они только познакомились, в 2003 году? Линден ответил, нет, не помнит, но ему было любопытно, почему это она так веселится. О, это было ужасно, – ответила она, сделав глоток. Ему было двадцать два, ей двадцать четыре, и на вечеринке, когда обмывали диплом в одной студии возле Ле-Аль, она чего-то нанюхалась. Теперь он вспомнил: она затащила его в угол и прижала губы к его губам. Он осторожно ответил на ее поцелуй, но, когда ей захотелось пойти дальше, вежливо отодвинулся. Ее это не смутило, она снова его поцеловала, провела ладонями по бедрам, просунула руки под рубашку, прошептала, чтобы он ничего не боялся, она все сделает сама, пусть он расслабится, закроет глаза, на что он, как можно спокойнее, объяснил, что девушки его не привлекают. Ее серые глаза стали от изумления еще больше, она уставилась на него, потом, немного помолчав, прошептала: так он, значит, ну, это самое… Он закончил за нее фразу: гей, да, он гей. Она выглядела настолько огорченной, что он даже разозлился на себя, погладил ее по щеке, уверяя: ничего, это не важно. Он хорошо помнил, что она тогда сказала, будто он совсем не похож на гея, как ему это удается? Ну а как она могла знать: он такой красивый, высокий, мужественный. Он еще спросил ее тихонько, словно в шутку: а как это вообще – «похож на гея», и она приложила руку к его губам и пробормотала: «очень жаль»…

Он вообще представляет, что они знакомы уже пятнадцать лет? – воскликнула она. С ума сойти, да? Надо это дело отметить, возьмем еще по стаканчику. Линден подозвал официанта. Ориэль все повторяла, что это совершенно невероятно, особенно учитывая, кем он стал. Линден Мальгард – его имя она произнесла с особым нажимом, – фотограф-портретист, знаменитый на весь мир, и самое поразительное, что он ничуть не изменился, а мог бы зазвездиться после таких успехов, но нет, ничего подобного, все такой же симпатичный. Она дружески похлопала его по спине. Линден не слишком любил подобные разговоры, всякий раз ему казалось, будто собеседник завидует его известности, и пока Ориэль говорила, он не поднимал глаз от бокала с вином и слушал, как за стеклом падает дождь. Ориэль добавила, что могла бы всем рассказать о тех годах, когда он носил старую косуху и потрепанные черные джинсы, когда у него были длинные волнистые волосы, как у хиппи эпохи прерафаэлитов, – он поморщился, – когда он жил у своей американской тетки в Пятнадцатом округе, которая вечерами напролет ждала звонка от своего женатого любовника-француза. Линден сообщил ей серьезным и печальным тоном, что его тетка Кэндис умерла шесть лет назад, а он даже не смог присутствовать на ее похоронах, и до сих пор злится на себя за это. Кэндис так много значила для него все те годы, когда он жил у нее. Он не стал рассказывать Ориэль, как умерла Кэндис, как больно было ему узнать о ее смерти и какой след оставила она в его жизни.

Угрюмый официант принес второй заказ, и когда он отошел, Линден шепотом поведал подруге о его пессимистических прогнозах по поводу подъема воды. Но Ориэль, чуть понизив голос, – Линден поразился ее патетическому тону – ответила: вообще-то, официант прав, наводнение вполне вероятно, и тогда наступит ад. Линден усмехнулся: ну что это она такое говорит? Совсем как эти паникеры-журналисты в новостях, которые тоже рисуют апокалиптические картинки, а народ пугается.

Да, не самый удачный уик-энд для семейной встречи в Париже, – сдержанно ответила она. Это из-за дождя, что ли? Она посмотрела на него как на ненормального. Да, дождь и наводнение, он что, не понимает, чем это может грозить Парижу? Правда не понимает? Тон был снисходительным и немного раздраженным. Но ведь официального предупреждения не было или все-таки было? Приезжать в Париж никому не запрещали. Может, она все-таки преувеличивает? Нисколько, – ответила она. Ее близкий приятель работает в парижской мэрии, так они там все в полной боевой готовности. У Аустерлицкого моста уровень воды три метра восемьдесят сантиметров; если она будет прибывать и дальше, придется остановить движение судов по Сене. Если не прекратится дождь, всем нам конец. Вода поднимается слишком быстро. Линден неуверенно возразил: ему кажется, такие катастрофические наводнения случаются раз в сто лет, город усвоил урок 1910 года, и теперь Париж готов. Так все думают, – иронично кивнула она. Все думают, что Парижу ничего не грозит. Мол, Сену давно приручили, и нового наводнения быть не может. Но Париж не защищен. Ее приятель Матье сказал, что ситуация может выйти из-под контроля, и все произойдет очень быстро, быстрее, чем думают, во всяком случае, к утру появится какая-то ясность, а может, даже и раньше. Матье ей объяснил, что Сена под постоянным наблюдением, и самое главное сейчас – понять, разрешится ли ситуация за несколько дней, как в ноябре, или же наводнение будет катастрофическим. В последний раз, когда вода поднялась почти на шесть метров и добралась Зуаву до пояса, префектура приняла серьезные меры предосторожности, эвакуировала жителей некоторых кварталов Двенадцатого, Седьмого и Пятнадцатого округов, вызвала войска, закрыла несколько станций метро, закрыла Лувр и музей Орсэ, но вода перестала подниматься. Правительство критиковали за то, что понапрасну встревожили парижан. Теперь, два месяца спустя, власти осторожничают, они понимают, что не имеют права на ошибку.

Мы хотели отпраздновать семидесятилетие отца и годовщину свадьбы родителей, – объяснил Линден. Это не так просто отменить. Можно ведь будет избегать особо опасных мест? Ориэль приняла серьезный вид: если будут известия от Матье, она сообщит. Новости про Сену – крупным шрифтом на первых страницах, их не пропустишь, хорошие они будут или плохие. Особенно если плохие. Линден перебил ее, этот разговор вывел его из себя: может, им поужинать? А как ее работа, она, как и раньше, делает портреты писателей? Да, не так давно фотографировала модных авторов бестселлеров, они на полном серьезе считают себя королями, раз продаются миллионными тиражами. Они заказали дары моря и еще вина, и Ориэль стала рассказывать ему всякие смешные истории про свою работу. Когда через два часа они расстались, дождь хлестал с прежней силой.

Вернувшись в полночь в отель, Линден нашел под дверью записку от матери: «Отцу уже лучше, он съел овощной суп и теперь спит сном младенца. До завтра». Тилья послала ему эсэмэску, написала, что посидела с подружкой в кафе и рано легла спать. Телевизор он включать не стал, вытащил из чехла айпад и через вай-фай вышел в интернет. Он получил несколько посланий от Саши, на которые тут же ответил. Рашель, зная, что в ближайшие дни он будет «вне доступа», по почте переслала ему несколько предложений. Это он посмотрит позже.

Линден набрал словно «Сена». Оно вело свое происхождение от Sequana, так галлы и римляне называли реку, по которой плавали и на болотистых берегах которой возводили свои жилища. Поселение назовут Лютеция, потом Париж. Секвану, кельтскую богиню, наделенную даром исцелять, особо почитали в верховьях реки, возле Дижона. Ее изображали стоящей в лодке, с протянутыми в приветственном жесте руками. Оказывается, Сена очень часто разрушала город, который процветал благодаря ей; после первых замеров уровня воды, датируемых шестым веком, произошло не менее шестидесяти губительных наводнений. Самое разрушительное, когда вода оказалась вровень с мостом Турнель, случилось в феврале 1658 года: Сена поднялась на восемь метров девяносто шесть сантиметров, это был самый высокий подъем воды за всю историю. Утонули десятки людей, разбушевавшиеся волны унесли дома, возведенные на мосту Мари.

Когда Линден засыпал, его последняя мысль была не о Саше, не о богине Секване с диадемой на голове и не о дожде, что без остановки барабанил снаружи, а об отце, который спал сейчас в номере этажом выше, об отце, которого он любил, но с которым у него не получалось поговорить. Что-то его всегда останавливало. Боязнь, неуверенность, бог знает что еще всю жизнь мешали им общаться. Поль вообще был человеком очень сдержанным, у него имелись лишь две излюбленные темы: деревья и Дэвид Боуи. Линден решил, что мать, вероятно, и задумала этот семейный уик-энд в надежде наладить отношения между отцом и сыном. Беспокойство не отпускало Линдена. А что, если Поль и не хотел ничего знать о сыне, не хотел знать, кто он, тот, кого он любит?

Я помню ее имя. Хотя после той истории его больше не произносили. Еще я помню лицо. Круглое и нежное. Розовое, с бархатистыми щеками. Ее голос. Светло-русые волосы. Духи с лимонной ноткой. Она была молода.

Наверное, лет семнадцать, а может, еще меньше. Она жила по соседству. Ее отец выращивал трюфели. Ее наняли к нам в дом, чтобы она сидела со мной два дня в неделю после обеда, моя мать была беременна. Мне было четыре года, до школы я еще не дорос. Она всегда улыбалась. Мы шли гулять по дедушкиному имению.