– Эй, – сказал Томми, хихикая, – не сбежишь же ты в самом деле!

Сван стала вынимать одежду из ящиков шкафа, но мать вернулась с чемоданом, набитым безвкусно-пестрыми тряпками и обувью, и запихнула в него столько вещей Сван, сколько влезло.

– Мы едем сейчас же, – сказала она дочери. – Пошли.

Девочка задержалась, оглядывая свое зеленое богатство.

«Нет! – подумала она. – Я не могу бросить мои цветы! И мой сад! Кто польет мой сад?»

Дарлин навалилась на крышку чемодана и защелкнула его. Потом взяла Сван за руку и повернулась, чтобы уйти. Девочка успела только схватить куклу, лохматого Коржика, и мать выволокла ее из комнатки.

Томми шел за ними с очередной бутылкой пива в руке.

– А, все же едете! Завтра вечером ты вернешься, Дарлин! Вот увидишь!

– Жди, как же! – ответила она и толкнула дверь.

Снаружи, в душной ночи, со всех сторон наплывал собачий вой. Полосатые знамена света пробегали по небу. Дарлин взглянула на них, но это не задержало ее на пути к ярко-красному «камаро», припаркованному на дороге позади грузового пикапа Томми. Она швырнула чемодан на заднее сиденье и села за руль. Сван, все еще в ночной рубашке, заняла пассажирское место.

– Мерзавец! – выдохнула Дарлин, пока возилась с ключами. – Ноги моей здесь не будет!

– Эй! А ну погляди! – закричал Томми.

Сван обернулась.

Она с ужасом увидела, что он приплясывает в ее садике, острыми носками ботинок разбрасывая землю, топча каблуками цветы. Она прижала руки к ушам, потому что слышала предсмертные стоны растений, похожие на звук, с которым рвутся чересчур туго натянутые струны гитары. Томми ухмылялся и дурашливо подпрыгивал, потом сорвал с головы кепку и подбросил ее в воздух. Ярость внутри Сван раскалилась добела, и она пожелала, чтобы дядя Томми умер в наказание за то, что уничтожил ее садик. Но потом вспышка гнева прошла, осталась только резь в животе. Девочка ясно увидела Томми таким, каким он был: жирный лысеющий дурак. Все его богатство составляли разбитый трейлер и тягач. Здесь он состарится и помрет и не позволит себе никого полюбить – потому что, как и ее мать, боится слишком близко сходиться с людьми. Все это она увидела и осознала за секунду. Она поняла, что, с каким бы наслаждением он ни уничтожал ее садик, закончится все как всегда: он будет на коленках мучиться в ванной над унитазом, а когда его стошнит, он уснет одиноким и проснется одиноким. А она всегда сможет вырастить еще один садик, и вырастит его – там, куда они приедут в этот раз, где бы это ни было.

– Дядя Томми?

Он перестал паясничать и скривился от злобы.

– Я прощаю тебя, – мягко сказала Сван.

Мужчина уставился на нее, как будто она ударила его по лицу.

Дарлин Прескотт закричала:

– Да пропади ты, скотина!

И мотор «камаро» загрохотал, как артиллерийское орудие.

Дарлин вдавила ногой акселератор, оставляя тридцатифутовые следы стертой резины, пока колеса не подхватили обороты мотора, и со скоростью ракеты навсегда покинула трейлерный поселок на пятнадцатом шоссе.

– Куда мы едем? – когда прекратился визг шин, спросила Сван, крепко прижимая Коржика к себе.

– Думаю, найдем какой-нибудь мотель и переночуем там. А утром съезжу в бар и попытаюсь выжать сколько-нибудь денег из Фрэнки. – Мать пожала плечами. – Может, он даст мне полсотни долларов. Может быть.

– Ты собираешься вернуться к дяде Томми?

– Нет, – твердо сказала Дарлин. – С ним покончено. Самый ничтожный человек, какого я когда-либо знала. Клянусь Богом, не понимаю, что я когда-то в нем нашла?

Сван вспомнила: мать говорила то же самое про дядю Рика и дядю Алекса. Она задумалась, пытаясь решить, спросить или нет, а потом сделала глубокий вдох и произнесла:

– А это правда, мама? Что Томми сказал, будто на самом деле ты не знаешь, кто мой отец?

– Не повторяй глупости, – раздраженно ответила Дарлин, сосредоточенно глядя на длинную ленту дороги. – Выбрось эту чушь из головы, юная леди! Я тебе сто раз говорила: твой отец – рок-звезда. У него светлые кудри и голубые, как у тебя, глаза. Голубые глаза ангела, сброшенного на землю. А может ли он играть на гитаре и петь? Может ли птица летать? Бог мой, да! Я не один раз говорила тебе, что, как только он разведется с женой, мы станем вместе жить в Голливуде. Разве это пустяки? Ты и я – в том клубе на бульваре Сансет?

– Да, мам, – равнодушно ответила Сван.

Девочка уже слышала эту историю. Все, чего ей хотелось, – жить на одном месте дольше четырех-пяти месяцев, чтобы можно было завести друзей, не боясь их потерять, и ходить весь год в одну школу. Поскольку друзей у нее не было, энергию и внимание она перенесла на цветы и растения и часами занималась созданием садиков на грубой почве трейлерных стоянок, наемного жилья и дешевых мотелей.

– Давай найдем какую-нибудь музыку, – предложила Дарлин.

Она включила радио, и из динамиков понесся рок-н-ролл. Звуки были такие громкие, что Дарлин не пришлось терзаться из-за лжи, которую она не впервые преподносила дочери. На самом деле она знала только, что отец Сван был высоким симпатичным блондином, у которого посреди акта порвалась резинка. В то время это не имело никакого значения: вечеринка шла вовсю, и в соседней комнате все стояли на ушах, а Дарлин и ее красавчик торчали на смеси ЛСД, «ангельской пыли» и «колес». Это случилось девять лет назад, когда она жила в Лас-Вегасе и работала с карточными шулерами. С тех пор они со Сван кочевали по всему Западу. Дарлин сопровождала мужчин, которые обещали радость хоть на время, или, когда удавалось найти место, нанималась танцовщицей в барах.