– Мамочка, – прошептала мне Тиш, – она снова стала дикой.

Я кивнула, не сводя глаз с крадущейся за забором Табиты. Мне очень хотелось спросить у нее: «Ты понимаешь, что сейчас с тобой происходит?».

И я знала, что она мне скажет: «Что-то не так. Мне тревожно, я не в своей тарелке. Такое чувство, что жизнь должна была сложиться иначе, быть лучше, чем все это. Я представляю себе не стянутые заборами бескрайние саванны. Я хочу бегать. Охотиться. Убивать. Хочу спать под чернильным безмолвным небом, усыпанным звездами. Эта жизнь кажется такой реальной. Я чувствую ее вкус на языке».

А после она бы обернулась и окинула взглядом свою клетку – единственный дом, который у нее когда-либо был. Потом – улыбающихся смотрителей зоопарка, скучающих зрителей и свою лучшую подружку-лабрадориху – с высунутым языком, тяжело дышащую, прыгающую вокруг людей, пытавшуюся заслужить их одобрение.

Вздохнула бы и сказала: «Я должна быть благодарна. У меня здесь вполне неплохая жизнь. Безумно желать того, чего попросту не существует».

И я бы ответила ей:

Ты не безумна, Табита.

Ты чертов гепард.

Четыре года назад, когда я была замужем за отцом моих троих детей, я влюбилась в женщину. Позже я буду смотреть, как эта женщина выходит из моего дома и едет к моим родителям – рассказать им о том, что хочет сделать мне предложение. Она думала, я не знаю, что происходит тем воскресным утром, но я знала.

Когда я услышала, что она вернулась, я поскорее уселась на диван, открыла книгу и постаралась унять свое сердце. Она вошла в дом, направилась прямо ко мне, а потом наклонилась и поцеловала меня в лоб. Убрала мои волосы на одну сторону, прижалась к моей шее и глубоко вдохнула ее запах, как она делала всегда. А затем выпрямилась и ушла в спальню. Я пошла на кухню сварить для нее кофе, а когда обернулась, она уже стояла передо мной на одном колене и держала в руке кольцо. В ее глазах была уверенность, мольба и небо, бездонное, чистое и лазурное. А взгляд напоминал лазерный прицел.

– Я не могла больше ждать, – прошептала она. – Не могла больше ждать ни минуты.

Позже в постели я лежала у нее на плече, и мы разговаривали о том, как прошло ее утро. Она сказала моим родителям: «Я люблю вашу дочь и ваших внуков так, как еще никогда и никого не любила прежде. Теперь мне кажется, что я всю жизнь готовилась к встрече с ними. Обещаю, я буду любить и оберегать их – всегда». Мамины губы дрожали от страха и храбрости, когда она говорила: «Эбби, в последний раз я видела свою дочку такой счастливой и полной жизни, когда ей было лет десять».

Много чего еще было сказано в то утро, но эти мамины слова отпечатались у меня в голове, точно строчка из книги, которая прямо просит, чтобы ее выделили или подчеркнули:

Эбби, в последний раз я видела свою дочку такой счастливой и полной жизни, когда ей было лет десять.

На десятом году жизни искорки в моих глазах начали угасать, и мама видела это. И вот теперь, тридцать лет спустя, она увидела, что эта искорка вернулась. За последние несколько месяцев я изменилась целиком и полностью, даже мое поведение изменилось. Я начала казаться ей царственной. И немного пугающей.

После того дня я стала задаваться вопросом: куда же подевались мои искорки, когда мне исполнилось десять? Как так вышло, что я себя потеряла?

Я провела небольшое исследование и поняла вот что: десять лет – это именно тот возраст, в котором мы начинаем учиться вести себя так, как положено хорошим девочкам или хорошим мальчикам. В десять детям приходится распрощаться с теми, кем они являются на самом деле, и стать теми, кем их хочет видеть мир. В десять мир начинает дрессировку.

В десять он усадил меня и велел вести себя тихо, а потом указал на ряд клеток, в которых мне предстояло жить:

Это – те чувства, которые тебе можно испытывать.

Это – та версия женственности, которую ты будешь показывать.

Это – идеал тела, к которому тебе нужно стремиться.

Это – то, во что ты будешь верить.

Это – те, кого ты можешь любить.

Это – те, кого ты будешь бояться.

А это – жизнь, которую ты будешь хотеть.

Устраивайся. Поначалу тебе может быть неудобно, но не бойся, со временем ты забудешь о том, что это клетка, и перестанешь ее замечать. Вскоре ты поймешь, что это и есть жизнь.

Я хотела быть хорошей и добровольно сдалась в клетку. Я выбрала себе такую мелкую личность, тело, веру и чувственность, что мне пришлось втягивать живот и задерживать дыхание, чтобы в них втиснуться. Неудивительно, что очень скоро мне поплохело.

Именно когда я стала хорошей девочкой, у меня началась булимия. Никто не смог бы задерживать дыхание постоянно. Булимия была моим выдохом, моей отдушиной. Когда я отказывалась беспрекословно подчиняться и переставала подавлять свою ярость, во мне просыпался звериный голод. После его приступов я неизменно бежала к унитазу и избавлялась от съеденного, потому что хорошая девочка должна оставаться очень стройной, чтобы поместиться в клетку. И никоим образом не показывать, как она голодна. Хорошие девочки не бывают голодными, злыми, дикими. Все человеческое в женщине – грязная тайна любой «хорошей девочки».