– Альма! Ты вернулась!

Отбросив руку старика, мальчишка вдруг выбежал вперед, подбежал к каталке и обнял собаку за шею. Из глаз его катились слезы. – Я верил, я знал, что ты вернешься! И отец вернется, я верю в это… Моя милая, моя дорогая, моя Альмочка… – Он целовал собаку, а она вдруг открыла глаза и лизнула его в нос, потом снова опустила веки. Маренн прижала ладонь к губам – комок слез сдавил горло. Она не понимала, что говорил мальчик, но догадаться было нетрудно. Штефан положил ей руку на плечо, и она чувствовала, что он тоже растроган.

– Вот и нашли друг друга, – негромко проговорил Пирогов. – Он после бамбежки не говорил совсем, а если хочет что-то сказать, не может – заикался. Это первые слова, которые он вот так складно сказал. У него отец служил на границе, и у них была служебная собака Альма. Он погиб в тридцать девятом на Халхин-Голе. Они жили там, на границе с Монголией в военном городке. Мать после гибели отца вернулась сюда, откуда родом, к матери. Но вот в марте умерла. Холодная была зима, голодная.

– Иван Петрович, это моя Альма! – Юра обернулся, залитое слезами лицо осветила улыбка. – Я знал, что она жива. И папа… Он тоже придет, я знаю.

– Да, конечно, я очень рад.

Пирогов подошел к мальчику и, обняв, прижал к себе.

– Госпожа доктор подлечит ее, потом мы возьмем ее к себе. Будем жить все вместе, – говорил он ласково. – И ты не один, и она не одна. И я не один. Хоть кому-то нужен. – он повернулся к Маренн, единственный сохранившийся глаз блестел. – Спасибо вам, фрау Сэтерлэнд. И господину офицеру тоже. – Он поклонился Штефану, и тот смутился, даже покраснел слегка.

– Вот видишь, как все устроилось, – сказала Маренн сыну вполголоса. – Не повезло только Айстофелю. Придется ему поискать невесту в вольере у Мюллера. Пожалуй, герр Пирогов, вы можете забрать Альму прямо сейчас. Ведь вашему воспитаннику так не хочется с ней расставаться! А завтра я навещу вас и сделаю перевязку, ты доволен? – Маренн с улыбкой взглянула на Юру. Тот смотрел на нее растерянно.

– Фрау доктор предлагает нам сейчас взять Альму к себе, – объяснил мальчику Пирогов. – Я думаю, это очень хорошее решение. Только… боюсь, фрау Сэтерлэнд, я не смогу донести собаку. – Он развел руками. – Сами понимаете, мне вряд ли удастся спуститься с ней по лестнице.

– Это совершенно не должно вас волновать, – быстро ответила Маренн. – Штефан отнесет ее. – Она кивнула сыну. – И быстро. Туда и обратно, – предупредила она. – Пока опять мне не пришлось тревожить просьбами обергруппенфюрера СС Кепплера, чтобы он обязательно принял во внимание твои особенные обстоятельства, которые вынуждают тебя исчезнуть из расположения дивизии вместе с танком, пока остальные члены экипажа пьют шнапс.

– Я как ветер, мама. – Штефан весело улыбнулся. – Никто и не заметит.

– Позволь мне в это не поверить. Уж не первый раз.

Штефан уехал под утро. Маренн проводила его до машины. Когда, чмокнув ее в щеку, сын легко вскочил на броню и, махнув рукой, скрылся в башне танка, Маренн заметила на дороге закутанную в цветастый платок женскую фигуру. В руках женщина держала корзину. Разорвав тишину, заработал мотор. Заскрежетав гусеницами «пятнистый» панцеркампфваген, развернулся, поднял облако пыли. Когда машина отъехала, Маренн увидела, что женщина подошла к часовому и что-то говорит ему, пытаясь всучить какой-то сверток.

– Унтершарфюрер! – Маренн вернулась к крыльцу и вызвала начальника охраны.

– Слушаю, госпожа оберштурмбаннфюрер, – высокий, молодой эсэсовец подбежал, отдав честь.

– А что это там происходит? – строго спросила Маренн, указывая на охранника и его собеседницу. – Рейхсфюрер не достаточно обеспечивает своих солдат пайком? Приходится побираться у населения?

– Нет, что вы, ни в коем случае. – Унтершарфюрер смутился. – Но понимаете, это лесничиха. Она третий раз приходит. Что говорит, не поймешь. Только повторяет «доктор», «медицин». Это еще можно понять. И все сала кусок пытается всучить. Уже прогоняли ее и угрожали, а она все свое: «медицин, доктор». В госпиталь хочет пройти, как я понимаю, но мы не пускаем, мало ли что там у нее в корзине…

– Так вы проверьте, что там у нее в корзине, – приказала Маренн. – И пусть подойдет. Придется еще раз потревожить господина Пирогова. Без его помощи не обойтись.

– Слушаюсь, госпожа оберштурбаннфюрер!

Пирогов пришел спустя несколько минут, на ходу застегивая сюртук.

– Слегка задремал, замешкался, простите, фрау Сэтерлэнд.

– Это вы меня простите, все покоя вам не даю. Вы всех в округе знаете наверняка. Кто это? – Маренн указала на женщину в платке. Та подставила унтершарфюреру корзинку для осмотра, а сама все время оглядывалась на Маренн.

– Так это тетка Пелагея Скрипко, женка лесника нашего из Зеленой Брамы.

– Из Зеленой – как вы сказали? – переспросила Маренн. – Брамы? Что это?

– Это лес так зовется. Зеленая Брама. Еще можно сказать – Зеленые ворота, чтоб понятнее. Так назвали, ну, вроде того, что кроны деревьев смыкаются и свод образуют. Вон там, по правому берегу реки Синюхи, этот лес начинается. Это там бои шли, там грохотало.

– Что ж, понятно. – Маренн кивнула.

– А зачем тетка Пелагея сюда пожаловала? – удивился Пирогов.