— Конкретно про Кубу?

Она наклонилась, её глаза были полны любопытства. — Да.

По какой-то причине, я чувствовал себя обязанным.

— Я не знаю заметила ли ты фото подростков с тату. Там у молодых людей существует подпольная панк культура. Многие из них были под амфетамином, когда я снимал их.

— Ты слышал когда-то про Los Frikis? — спросила она.

Я кивнув, удивленно. — Да, вообще-то, я интересовался этим, когда был там.

— Те дети напоминают мне современную версию Los Frikis. Надеюсь, у людей, которых ты фотографировал сейчас дела обстоят намного лучше, чем у их предшественников. Я помню, как читала про Los Frikis и была полностью поражена тем, что некоторые намеренно вводили себе ВИЧ, чтобы освободится от собственного правительства.

Представь, что тебя заставляют физически трудится или сажают в тюрьму только из-за того, что ты выглядишь иначе. Поэтому ты заражаешь себя, чтобы избежать опасности и попадаешь в карантинный санаторий. Это говорит о том, насколько все плохо. Это разбивает мое сердце.

Я знал, что мои глаза были широко открыты. — Откуда ты узнала об этом?

— Я читала статью об этом какое-то время назад. Некоторые вещи ты никогда не забудешь.

— Ты права.

— А как насчет фотографий маленьких детей?

— Это был детский дом.

— О, это грустно.

Я посмотрел на свою тарелку, вспоминая одного ребенка, у которого всё ещё был маленький кусочек моего сердца.

— Был один маленький мальчик. Его звали Дэниел. Ему было всего пять лет. У него была митохондриальная болезнь.

— Я слышала об этом. Какая именно?

— Это наследственное заболевание, которое поражает различные части тела, например клетки мозга, нервы, мышцы, почки, сердце. Его речь была нарушена, и он был прикован к инвалидной коляске. По какой-то причине он действительно принял меня, продолжал тянуться ко мне в течение недели, когда мы были там. В первый раз, когда я встретил его, я ел мандаринку. Он взял её у меня и начал есть.

Женщина в приюте сказала, что он никогда не делал ничего подобного, никогда так легко не общался с кем-то. Моя связь с ним была странной, но глубокой. Я приносил ему мандаринки каждый день. Я действительно хотел бы сделать что-то большее для него.

— Например забрать его домой?

— Это приходило мне в голову, хочешь верь, хочешь нет. Я никогда не переставал думать о нем — до такой степени, что через год связался с приютом.

— Что произошло?

Тяжело было говорить. — Они закрылись. Я понятия не имею, где сейчас кто-нибудь из этих детей. Это преследует меня по сей день.

— О нет. Что ты планировал сделать… когда позвонил им?

— Я не знаю. Я честно не могу тебе сказать. Я просто хотел убедиться, что с ним все в порядке — возможно, выяснить, как я могу помочь ему финансово. Я сделал несколько звонков, но никто не мог сказать мне, что случилось с детьми, которые там были.

— Это страшно, но ты знаешь, тот факт, что ты всё еще думал о нем после того, как уехал и хотел помочь, говорит о том, какой ты человек.

Прошло много времени с тех пор, как кто-то смотрел на меня с восхищением в глазах. Если бы я только заслуживал это.

В течение следующих получаса Хизер слушала, как я рассказывал ей больше историй из моих путешествий. Ее больше интересовали люди, с которыми я встречался на этом пути, чем места, которые я посещал, и я обнаружил, что это говорит о том, каким человеком она была.

Когда с озера подул прохладный летний ветерок, у раздвижной двери появилась мать Хизер.

Хизер заметила и сказала: «Мама, иди присоединяйся к нам».

— Нет. Я только вышла, чтобы принять свою таблетку. Я возвращаюсь в свою комнату.

— Приятно познакомиться, миссис Чедвик, — сказал я.

— Называйте меня Алиса.

Я встал и протянул руку. — Ноа Каваллари.

Она пожала её. — Думаю, это моя возможность поблагодарить вас за вашу помощь.

Сев обратно, я сказал: «Нет, спасибо не нужно. Как я и сказал Хизер, мне действительно нравится физический труд.» — Моя дочь настаивает на том, что у вас нет скрытых мотивов, но я не совсем уверена, что верю в это.

Отлично. Блядь. — Я могу заверить вас, у меня их нет.

— Сколько вам лет, сэр?

Дерьмо. Я не хотел разглашать свой возраст, главным образом потому, что знал, что Хизер так чертовски хотела его узнать. Но я не мог лгать.

— Тридцать четыре.

Хизер посмотрела на меня, и я точно знал, о чем она подумала: тридцать четыре не настолько уж много. Я сказал ей, что достаточно взрослый, чтобы быть ее отцом, потому что часть меня хотела, чтобы она поверила, будто я старше чем на самом деле, и у неё не появлялись никакие идеи.