Шрифт:
Словно в подтверждение её слов Пашка оглушительно чихнул.
Он безучастно и безвольно дал померить себе температуру. Ртутный столбик резво покатился вверх и остановился на отметке тридцать девять.
— Что же теперь делать? — растерялась Хрусталёва. — Сегодня последний тур… Дойти почти до победного конца и в итоге так глупо упустить свой шанс! Бедный, бедный ребёнок, как он расстроится… Впрочем, ладно, — она попыталась взять себя в руки, — здоровье важнее всего. Лена, может, позвонишь в “скорую”?
— Так, не паникуй, подруга, — строго осадила её Заболоцкая. — Подожди сдаваться. Давай-ка попробуем привести твоего пацана в чувство своими силами… Ну глупо же, ты сама говоришь — глупо упускать последний шанс!
— Ты что? — поразилась Ксения Андреевна. — Хочешь, чтобы я отправила больного мальчишку на экзамен?! Да я никогда в жизни себе этого не прощу. И как ему сейчас танцевать, ты подумай — он даже сидеть не может!
— Сидеть… могу, — Пашка с усилием приподнял тяжёлую взлохмаченную голову. — Я поеду на третий тур.
— Лежи уже, ненормальный! — она в отчаянии замахала на него руками. — Какой тебе третий тур?! Я… попробую договориться в академии, позвоню Серёже и…
— Не надо никому звонить, — сердито выдохнул Пашка и, пошатываясь от слабости, уселся на постели. Голова у него шла кругом, перед глазами всё плыло. — Я буду сам поступать. Я… правда смогу.
— Молодец, — серьёзно сказала Заболоцкая, — сразу видно, балетный характер. Мы все ненормальные — на сцену и с температурой, и с болью, и с растяжениями, и с переломами…
— Да что ты такое говоришь! — воскликнула Хрусталёва, гневно сверкая глазами. — Что ты сравниваешь взрослых здоровенных мужиков-танцоров и десятилетнего ребёнка! Ему нельзя сейчас никуда, ему лечиться надо…
— Значит, будем лечить, — кивнула бывшая прима. — Экстренно, всеми доступными методами. Жаропонижающее, обтирание уксусом, клюквенный чай. Я заварю и дам вам с собой в термосе…
Хрусталёва прижала ладони к щекам, поняв, что подруга не шутит — она действительно намеревается отправить её с больным мальчиком в академию.
Тем временем Пашка поднялся с кровати и поплёлся в сторону ванной.
— Не паникуй, Ксюша, — сказала Заболоцкая всё так же спокойно. — Температуру мы ему быстро собьём, я уверена… Но если ты его сейчас не отпустишь, он же потом ни тебе, ни себе этого не простит.
Хрусталёва беспомощно опустилась на смятую постель и в волнении сцепила изящные кисти рук.
— Я не знаю… — выдохнула она. — Чувствую себя чудовищем.
— Всё будет хорошо, — подбодрила её подруга. — Ты же сама говорила мне, что он гений. Вот пусть едет и сдаёт… а потом — сразу же, без проволочек, немедленно — к врачу!
Третий тур Пашка помнил словно в тумане. Температуру и правда удалось сбить, но слабость, разбитость и головокружение никуда не делись. Он просто стиснул покрепче зубы и сказал себе, что должен это выдержать. Должен поступить. Во что бы то ни стало!
Концертмейстер играл какую-то мелодию, и Пашка импровизировал под неё — рассказывал в танце всё, что чувствовал. Любовь к маме и отчаянную тоску по ней… любовь к Милке… к родному городу… к детскому дому, к Высоцкой, к Хрусталёвой… и к балету. Конечно же, превыше всего — к балету. Он кружился по классу, где проходил экзамен, и прыгал, и распластывался на полу, и снова поднимался… и ничего и никого не видел вокруг. Он даже не сразу сообразил, что музыка остановилась.
— Паша, что с тобой? — услышал он будто сквозь вату. Та самая женщина в очках, которая запомнилась ему ещё с предварительного отбора, встала из-за стола и сейчас приближалась к нему. — Ты хорошо себя чувствуешь?.. Мы же сказали: стоп, спасибо!
Пашка остановился, тяжело дыша. Волосы прилипли к взмокшему лбу, сердце, казалось, пробьёт сейчас вздымающуюся грудную клетку.
— Паша?.. — снова донеслось до него как будто откуда-то издалека. Это было последнее, что он услышал, прежде чем потерять сознание и рухнуть прямо на торопливо подставленные руки испуганного педагога.
=58
Москва, 2017 год
Никогда ещё Даша не чувствовала себя настолько лишней на чужом празднике. Невысказанный вопрос “Что я здесь делаю?” так и витал в воздухе. Даже в театре, когда Павел пригласил её понаблюдать за спектаклем из-за кулис, она не испытывала столь мучительной неловкости, когда находилась между снующими туда-сюда артистами, хотя, разумеется, тоже была для них чужачкой. Но там, среди танцовщиков, ей было легко и хорошо на одной с ними волне. Здесь, на свадьбе Милы, среди незнакомой толпы — трудно. Не плохо, нет, слишком громкое слово… просто некомфортно. Всё-таки Павел был прав, пытаясь отговорить её от этой затеи.