Уже отойдя к двери, я услышала возмущенное восклицание магистра:

— Помилуйте, государь! Я эту малышку на коленях держал, я ей разбитые коленки и насморк исцелял, разумеется, Шанни – моя дорогая девочка! Она мне как дочь, и я буду ее так называть.

Закатив глаза, я вошла в конюшню. Теперь я точно знала, что фраза «ревнив, как Стренхетт», бывшее в ходу среди придворных и приближенных ко Двору, – не простая метафора. Королевский род обладал этой не лучшей чертой в полной мере. Но, отмахнувшись от этой мысли, я поспешила к Аметисту, чье фырканье показалось мне сладчайшей музыкой.

Аметист полностью поправился. Мой дорогой мальчик не только поправился, но кажется, спешил наверстать время, упущенное им для своих проказ. Никогда он не доводил меня до раздражения, а однажды преуспел настолько, что я не удержалась и возопила:

— Да что же ты за животное!

— Пфр, — не согласился наглец.

— Да-да, дорогой, ты – животное! Не жеребец, не конь и даже не лошадь, ты самое настоящее животное! Ты – живое воплощение всех пороков этого мира, с которыми я намерена бороться. Я против мужского обожествления, против преобладания мужской власти над женщиной, против этого несуразного идолопоклонничества, которому нас поучают с детства, превознося мужчину над женщиной, отказывая ей в уме и силе духа. Так скажи же мне, почему именно я стою здесь и вытанцовываю вокруг тебя, будто ты не скакун, а мой супруг?!

Дело случилось на вечерней прогулке. Сопровождал меня дядюшка, с бароном Гардом мы теперь старались оставаться наедине как можно реже, не желая подвергать его риску быть обрученным при живой жене. Да и просто не хотелось злить Его Величество, вернувшегося в мою жизнь вместе со всей толпой лизоблюдов. Разумеется, король не вел их за собой, они объявились сами, осознав, что игра в холодность закончена. Правду сказать, мне подумалось, что государь попросту устал ждать, когда же я начну страдать и попадаться ему на пути, чтобы вымолить прощение за дерзость, потому посчитал ту сцену у конюшни достаточной и милостиво меня простил.

Теперь он вновь стал появляться в гостиной своей тетушки, ну и лизоблюды, конечно, вернулись под гостеприимное крылышко ее светлости. Герцогиня парила на крыльях своей популярности, вновь звала меня «дитя мое», трепала по щеке и ласково улыбалась. Но вот кто так и не вернулся на вечера ее светлости, так это Ее Высочество. Государь всё чаще приходил один, лишь иногда его сопровождала графиня Хальт. В такие вечера она была чрезвычайно мила со всеми, включая меня. Буквально сияла очарованием и дружелюбием.

Оказалось, у ее сиятельства приятный голосок, не такой красивый, как у предательницы Керстин, но тоже весьма мелодичный. Серпина не отказывалась спеть одна или в дуэте, когда ее просили. Выглядела она в эти моменты прелестно. Изящная, нежная, возвышенная, даже чистая. Графиня была удивительно артистична и грациозна, и теперь, когда я могла видеть ее несколько с иной стороны, то понимала, что она могла увлечь своей хрупкостью и женственностью. Тогда я обращала взор на себя и видела полную противоположность графине. Это будто сравнить звенящий ручеек с лесным пожаром… Если королю не хватает с этой женщиной огня, то и его желание добрать необходимый ему жар на стороне был понятен. Только вот я греть его не собиралась. В любом случае не так, как видел он.

Впрочем, не могу сказать, что не получала удовольствия от общества монарха. Его Величество теперь много общался со мной, быстро забывая об остальных гостях герцогини, как и о ней самой. Даже приходя с графиней, присаживался рядом или же подзывал меня к себе, и у нас начиналась беседа, в которой мы обсуждали книги или искусство, как его ценители. Я с удовольствием рассказывала о своих предпочтениях и выслушивала о пристрастиях государя, но чаще слушал он, кажется, так решив узнать обо мне больше. Бывало, король расспрашивал меня о моем детстве и отрочестве, особенно забавляло его слушать о наших проделках с Амберли, ну… о моих проделках, Амберли была их невольной участницей.

Простота и искренность таких бесед были неимоверны прелестны. И лишь когда Серпина начинала петь, Его Величество переключал свое внимание на нее и с улыбкой слушал свою фаворитку, кажется, совсем забыв обо мне. Это раздражало. И, кажется, в такие минуты я испытывала нечто сродни укола ревности. Однажды и вовсе решила отойти, но успела лишь привстать с диванчика, на котором мы сидели с государем, как мое запястье оказалось в крепком захвате его пальцев. Его Величество перевел на меня взгляд и обронил:

— Меня это огорчит.

И я осталась, разом успокоенная мыслью, что и внимание и улыбка короля – это не любование, а лишь вежливость, потому что прочих исполнителей он слушал почти также, разве что не улыбался. И с того момента раздражение и ревность исчезли, я тоже начала слушать и получать удовольствие от голоса ее сиятельства и не скупилась на похвалу, впрочем, я всегда восторгалась людьми, одаренными талантами, будь то умение петь или же писать картины. Что не мешало мне помнить, кто такая Серпина Хальт, а главное, кто стоит за ее спиной, и что они, возможно, виновны в отравлении моего жеребца.