По мнению Шелеха это было справедливо. Поэтому он и подменил Знаки перед самым приходом трагов.

Жаль, этого не узнал Лот.

Несколько дней спустя, когда у постепенно тускнеющего хода остались лишь монахи, когда Лота Кидси похоронили здесь же, недалеко от рыжей скалы, когда Протас с Демидом немного оправились после схватки на пороге, Мирон стоял на палубе "Чайки" и глядел на приближающуюся Зельгу. Руки его покоились на гладко отшлифованном планшире.

– Скажи, Демид, - обратился Мирон к товарищу, баюкающему перевязанную руку.
– Что было там, за дверью?

Бернага, не спуская глаз с близкого берега, болезненно поморщился. Потом неохотно сказал:

– Когда-нибудь я расскажу тебе, Шелех. Но не сейчас, ладно?

Мирон со вздохом кивнул. Ему казалось, что Демид повзрослел на добрый десяток лет.

Рядом тихонько напевали матросы, знающие только, что Воины в очередной раз послужили Миру, и Шелех жадно вслушался в знакомые с детства слова, словно услышал их впервые.

Все невзгоды - химеры,

Нам нельзя жить без веры,

Добрый свет родного маяка.

Так храни нас Всевышний,

Чтоб под этою крышей

Дак еще поднес нам огонька.

Мирон думал о вере, вере в людей. Как сложится теперь история Мира? Способны ли люди сами вершить свою судьбу, издавна приученные к непрошенной опеке? Хотелось верить, что да.

Гей-гей, кружки налейте,

Гей-гей, трубки набейте

Дорогим туранским табаком,

Гей-гей, помните, братцы,

Гей-гей, грусти поддаться

Хуже, чем лежать на дне морском.

Мирон вздрогнул. Ему показалось, что до боли знакомый голос Лота нашептывает в ухо в такт песне:

Гей-гей, хватит о смерти,

Гей-гей, пойте и смейтесь,

Нет пока причины горевать.

Гей-гей, наша фортуна

Гей-гей, добрая шхуна,

На нее лишь стоит уповать.

– Хорошо, Лот, - тихо сказал Мирон.
– Я не буду грустить, раз ты этого не хочешь. Но я буду помнить тебя.

Всегда.

И он стал вполголоса подпевать матросам.

Четвертый день кряду не было дождя - вот что меня более всего удивляло. А ночами на севере синеватыми точками светились звезды. Я их видел в третий раз за всю жизнь, если не считать эти странные тихие ночи за один.

Здесь, на северо-востоке, обыкновенно бывает холоднее, чем в Тороше, сказывается близость гор, но сейчас я даже ночами потел в двух своих куртках. В полдень над болотами поднимались тяжкие облака вонючих испарений. И над Кит-Карналом туман висел гуще обычного. Я не переставал этому изумляться.

В среду, шестнадцатого марта, я подкреплялся похлебкой из пойманного накануне сома и уже собирался мыть миску с ложкой, но тут из зарослей ольховника показался растрепанный небритый мужчина неопределенного возраста. Может, лет тридцати пяти, а может, и всех пятидесяти. Справедливо рассудив, что он, возможно, голоден, я учтиво пригласил его разделить со мной трапезу, благо похлебки оставалось еще чуть не полкотелка. Путник не отказался.

Пока он ел, я внимательно рассмотрел его. Он был в самом деле небрит: недельная щетина вкупе с взлохмаченной, отродясь не знавшей ножниц и мыла шевелюрой, придавала ему на редкость неряшливый вид. Засаленная телогрейка, невозможно уже понять какого цвета, мятые матерчатые штаны и неуклюжие сапожищи в засохших пятнах тины и грязи тоже не делали из него принца. Я предположил, что это какой-то опустившийся старатель, бредущий с прииска в людные места.

Не могу назвать себя образцом опрятности, но даже в этом забытом всеми захолустье раз в два дня я ножом соскабливал с подбородка отросшую щетину и регулярно чистил верхнюю куртку.

Насытившись, путник поблагодарил за угощение и, сославшись на спешку, собрался уходить.

– Я - послушник Назар Кичига из Тороши. Не назовешь ли себя, мил-человек?
– спросил я как мог сердечно.

Путник задержался, глядя на меня с интересом, как мне показалось.

– Я вовсе не человек, - сказал он просто.
– Я - Весна.

Надо ли говорить, что я удивился такому неожиданному ответу.

– Весна?
– переспросил я, собираясь с мыслями.
– Но ведь Весна - это явление, а не существо.

– Несомненно, - подтвердил он.
– Я и есть явление. Поскольку же ты человек, меня ты видишь тоже в образе человека. Выдра, к примеру, увидит меня выдрой.

– Но, - возразил я, - тогда ты должен выглядеть как молодая девушка, красивая и пригожая.

– Кто это тебе сказал?
– изумился Весна.
– Чушь какая! Будешь тут красивым, по грязище всю жизнь чапая! (он так и сказал - чапая). Да и заставь попробуй девку всю жизнь по грязи чапать, тепло за собой тянуть! Это я, дурень старый, тяну лямку. Привык уже, верно. Однако, извини, некогда мне болтать. Почитай, двести лет я в ваш край не наведывался.