Она почти сползла с кресла. Ее голос стал резким и диким, и слезы закапали с ее ресниц, и Феликс наклонился вперед и обнял ее, чтобы успокоить ее, но она вырывалась, не от Феликса, но чтобы продолжать говорить:

— Он будет стоять там и смеяться, когда эти ужасные люди будут иметь меня. Они будут все иметь меня. Они будут передавать меня из рук в руки между собой, и Росс будет смеяться и обзывать меня грязными именами и говорить, что урок, который я получала, был для того, чтобы я относилась к нему не так, как я привыкла, и теперь я уже не та леди, не так ли? И — и я просто утопала в грязи, там, перед ним! Я просто барахталась с этими мужиками, потому, что я ничего не могла с собой поделать! Я не могла ничего поделать с этим! Я не могла!

И она всхлипывала, мучительно всхлипывала и сползла вперед со своего кресла в руки Феликса и страшно закричала.

В тяжелой тишине, окружившей плачущего ребенка, Аннабель почувствовала, что вся коллективная ненависть Команды Кроу пульсирует вокруг нее. Это было похоже на реальную и осязаемую силу, настолько могущественной была ее целеустремленность. Мужчины не смотрели друг на друга, или на нее, а скорее куда-то вперед, каждый затерялся в своих мыслях о мщении:

Это страшно, подумала Аннабель. И я была бы напугана, если бы не чувствовала то же самое.

И затем она подумала: Вампиры очень глупы, вызывая у таких людей такой гнев.

— Когда, — спросил Феликс мягко, после долгой паузы у Даветт, — ты увидела Росса снова?

Даветт оторвала голову от его плеча и откинулась на спинку своего кресла, всхлипывая и вытирая глаза.

— В ночь после похорон. Он разбудил меня и сказал, что он переехал.

— В твой дом?

— Да. Да. В мой дом. И я села в постели, и мне было все равно, что он выглядит так прекрасно. Меня не заботили его глаза в лунном свете. Я сказала ему «Нет. Нет! Я не желаю, чтобы ты находился здесь! Я больше не желаю видеть тебя снова!» И я имела в виду именно это!

— И что он сказал? — спросил Отец Адам.

Даветт посмотрела на него. и она то ли усмехнулась, то ли вскрикнула, и покачала головой.

— Он просто рассмеялся и сдернул меня с кровати и высоко поднял в воздух над своей головой одной рукой и…

— И что?

— И показал мне свои зубы.

— И тогда, наконец, ты узнала? — спросил Джек.

— Я не знаю, что я узнала. Потом. Но я узнала час спустя. Понимаете, он отволок меня вниз, в моей ночной сорочке, и швырнул меня в мою машину и потом он сел за руль и мы поехали.

Он поехал в Даллас, которого никогда не видела Даветт. Она слышала о нем, читала о нем, видела полицейские отчеты в местных газетах. Но она никогда не была здесь, глубоко в южном Далласе, в основном черном, в основном несчастном, полном проституток и соперничающих уличных банд и торговцев крэком и непокорных расовых политиканов, сбитых здесь в кучу, испуганной и измученной полицией. Лица за автомобильными окнами казались чуждыми и грозными и улицы казались захудалыми и напряженными, как грозящий кулак.

Росс пригнал машину на переполненную и замусоренную автостоянку, рядом с местом под названием — «Cherry's», на неоновой вывеске которой не хватало части буквы — r — и части буквы — h, но все-таки она скачкообразно моргала сквозь тяжелый мрак. На стоянке было полно людей, в основном мужчин и все чернокожие, стоящих небольшими группами из двух или трех или шести человек, болтающих и курящих и передающих бутылки туда-сюда. Группа из четырех человек стояла на парковочной площадке, которую выбрал Росс. Он все равно продвигался вперед, гудя и давя их большим бампером Кадиллака. Они отпрыгивали с дороги, один отбросил свою бутылку, просто только для того, чтобы увернуться от машины.

— Что, еб твою, ты за остряк? — выкрикнул самый здоровенный, гигантский чернокожий в огромной широкополой шляпе и на котором, по мнению Даветт, было не менее двух фунтов золотых украшений.

— Паркую мою машину, — огрызнулся Росс, выходя. — Это парковка.

Затем он быстро зашагал вокруг машины и открыл дверь Даветт и буквально поднял ее, поднял и усадил на крышу Кадиллака. Она все еще была одета в свою ночную сорочку, и она изо всех сил старалась не допустить, чтобы ее изящный подол не развевался на сильном ветру. Росс ухмыльнулся, видя произведенный ею эффект, затем повернулся к четырем черным.

— Хотите что-нибудь сделать? — спросил он их.

И когда они заколебались, слишком удивляясь, чтобы говорить, он добавил:

— Ниггеры?

Когда она говорила о последующем, Команда услышала перемену в ее голосе. Когда она говорила о собственном падении, голос Даветт был полон стыда и усталости и ненависти. Но теперь он звучал с оттенком благоговения. Благоговения и страха и чего-то еще.

Смирение? Удивился Феликс. Как будто, теперь, когда она вспоминает об этом, их действительно не остановить?