— Вы приписываете мне слишком большое влияние на умы и сердца моих детей, — он вдруг усмехнулся и стал невероятно похож на огромного добродушного кота. — Разве можно запретить кому-то чувствовать? Или приказать полюбить кого-то против воли?

— Приказать? Нет! — воспротивилась горячо. — Но, возможно, если попросить?..

— Попросить? — он приподнял брови полунасмешливо, полугрустно. — Думаете, подействует?

— Уверена!

— Давайте, попробуем, — он пожал плечами, отчего ткань рубашки опасно натянулась под напором мускулов. — Если я попрошу вас, вы меня полюбите?

Наверное, если бы он откусил мне палец, я была бы поражена меньше.

— Что?.. — забормотала я, отступая к двери. — Я не… расслышала…

— Не расслышали? Тогда я повторю громче.

— Не надо! — воскликнула я и бросилась бежать, только глупо было пытаться убежать от человека-льва.

Он настиг меня у порога и сгреб в охапку точно так же, как Логана, и я поняла, что не вырвусь, даже если вооружусь двумя подсвечниками. Если сейчас меня попытаются поцеловать или… Я забилась в его руках, и страх захлестнул волной — страх, ужас, отчаяние… Совсем как в ту ночь…

— Вот видите, Элизабет, это не действует, — де Синд заговорил со мной тихо и сочувственно, как с больным ребенком. — Просьбы не действуют. Ни просьбы, ни приказы…

Я замерла в его объятиях, затаив дыхание. Когда горят от страсти, не говорят так спокойно… Как только я перестала вырываться, де Синд тут же отпустил меня, и отошел на несколько шагов, показывая, что не собирался ни к чему принуждать.

— Вот мы все и выяснили, — произнес он, стоя ко мне вполоборота. — Можете идти, Элизабет. Надеюсь, мы друг друга поняли.

Я рванула к выходу тут же, но на пороге опять остановилась. Никто меня не преследовал, не пытался удержать…

— Передумали? — насмешливо спросил хозяин дома, когда я вернулась.

— Да… нет… — неловко ответила я, но потом заговорила уже уверенней. — То есть — да, я поняла, что вы хотели мне сказать, господин де Синд. Невозможно заставить или уговорить ваших детей полюбить Логана. Но как бы там ни было, невозможно всё время держать его на чердаке. Разрешите ему выходить оттуда. Это очень неправильно и… жестоко — в семь лет делать из ребенка затворника.

Он посмотрел на меня внимательно и задумчиво и покачал головой:

— Боюсь, именно это будет неправильно. Я редко бываю дома, и не могу поддерживать здесь порядок постоянно. А Бонита вряд ли сможет всех успокоить, если начнется ссора. Мне бы хотелось сохранить мир в этом доме.

— Видимость мира! — выпалила я.

— Хотя бы видимость, — согласился он.

По моему мнению — очень легко согласился.

— Но даже видимость мира лучше ссоры, — закончил он фразу.

Непробиваемый. Вот точно — непробиваемый! Я была взволнована своим неудавшимся побегом из комнаты, ещё не схлынул страх, вызванный воспоминаниями, была растеряна от собственных непонятных чувств, а теперь ещё и рассердилась, потому что де Синд всё время говорил что-то не то. По крайней мере, мне казалось — что не то.

— Хорошо, я попрошу иначе, — сказала я, глубоко вздохнув, чтобы успокоиться. — Разрешите Логану спускаться с чердака и выходить на улицу вместе со мной. Обещаю, что я не дам его в обиду и никому не позволю насмешничать над ним. А если это будут… ваши дети, я просто уведу Логана, и никаких ссор не возникнет.

Он не ответил и молчал, молчал… Очень долго молчал. У меня озябли ноги, потому что я стояла на полу в чулках, а ковра в этой комнате не было.

— Вы разрешите? — повторила я, уже теряя терпение.

Да, терпение тоже не было моей добродетелью. В этом я была схожа с детьми семейства де Синдов. Только я решительно не понимала, почему обида на мать (или за неё) должна была обрушиваться на ни в чем не повинного ребенка. И сейчас я как никогда желала справедливости. Не можете защитить — это ваша вина. А запирать малыша даже ради его спасения — это не выход.

— Зачем вам это? — спросил хозяин дома.

Спросил как-то без интереса, даже равнодушно, и это равнодушие — к Логану? ко мне? — обидело меня.

— Вы так добры или хотите быть доброй? — продолжал де Синд. — Или вы совершили какой-то грех и теперь пытаетесь его замолить? Так для этого лучше вернуться в монастырь.

У меня запылали уши, потому что слушать подобное было почти оскорбительно. И ещё… он почти угадал. Но я не собиралась отступать и каяться пока тоже не собиралась.

— Просто я очень хорошо понимаю Логана, — сказала я твердо. — Мне известно, что это такое — сидеть в клетке. И если я могу помочь, то я не буду стоять в стороне.