– Вчера, во время сбрасывания кожи, или линьки, на театральной сцене актер тараканов, играющий революционера Гамлета, словно бы снял с себя маску, шелуху и открыл там истинную актерскую игру – внутри кожи прусака был открыт ящик Пандоры… – начал читать газетную вырезку детектив про своего младшего брата, сидя в уютной кухне семьи. – Да, брат, ты был неподражаем в роли Гамлета – вчера ты был неподражаем, хотя мы однояйцевые братья-близнецы, и если подумать… (смех брата).

Расплетая в голове эту историю, детектив сейчас задумался. Ему нужно было в конце концов вернуться к сути этого разговора в далеком прошлом. Еще одно напоминание о брате. «Да, ты был великим актером… Но если я клон своего брата, то могу повторить и его судьбу…»

– Построить ракеты на другие планеты, чтобы не держать все яйца истории в одной корзине – вот в чем был замысел создания человечества исходя из миграционного сценария… – возбужденно рассуждал брат детектива, великий актер театра планеты Т7, пару лет назад, когда они наконец увиделись после трудового дня. – Ты только послушай, я могу менять свою природу, когда захочу, быть кем угодно, когда угодно, в любое время, линька дает мне свободу… А ты пытаешься исправить нашу природу в лаборатории, смешно, брат…

Актер поставил стакан на место и попросил налить ему еще виски. Потом он мягко зашевелил ногой.

– Понимаешь, вчера на спектакле, играя Гамлета, я откладывал метафизические яйца и приговаривал: «Быть или не быть… Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье?..», и при этих привычных действиях зал замирал от восторга… Как будто бы в этом был какой-то смысл. Часто, когда я, играя Лира, произносил текст про стеклянные глаза, откладывал метафизические яйца или сбрасывал с себя шагреневую кожу во время линьки, и так, через эти действия, выражал весь подлинный смысл пьесы Шекспира… Как это ни странно… Ты понимаешь меня, брат? В машине бытия можно было чувства менять по желанию машины, и вдруг я не испытывал любви к собственной матери или к тебе… А к чужаку вдруг испытывал материнские чувства… Ты понимаешь меня, брат? И от этих метаморфоз я и сходил с ума, как Гамлет в пьесе Шекспира. Ты понимаешь, о чем я? Линька дает мне метафорическое перерождение… наивысшую свободу… Это не сравнится с твоими экспериментами в лаборатории…

– Брат, ты выпил лишнего, я, пожалуй, пойду…

Детектив закрыл тогда дверь и вышел на улицу, укутавшись в плащ. Это была последняя их встреча. Лужи повсюду были огромные, и на них приземлялись космические корабли, вся планета была усеяна ими, словно это была Божья роса на земле обетованной…

Придя в свою лабораторию, детектив приготовился к эксперименту. Он взял пробирку с человеческой ДНК и смешал со своей в машине бытия. Все закрутилось очень быстро, машина определила генетические коды, сравнила различия и добавила в обе ДНК недостающее… Смесь была готова. У прусака кружилась голова, и не давал покой вопрос, все ли пазлы этого расследования он соединил верно. Дождь за окном бился в истерике, луна будто падала, нависая и наливаясь, как спелая дыня, все было окутано мраком и теплым мятным туманом, который часто снился прусаку про историю человечества. Погружаясь все глубже в собственный мозг, как в омут, рыжий брат чувствовал, как его ДНК смешивается еще и с человеческой, наполняя его каким-то сумрачным безумием… О, брат, наконец-то я почувствую то, что чувствовал ты… Это освобождение от природы своего рода… Теплый мраморный пол растекался, как белая жижа, под действием машины бытия, творившей новым мир Древней Греции в его ДНК…

Вспоминая идальго Дон Кихота, прусак повторял:

– Это я, это я… сотворил тебя.

Пользуясь теперь своей человеческой природой, рыжий детектив хотел одного – отправиться на планету, где жил его отец, внесший в него свою металлическую ДНК, полную сценариев и игр бытия, и нужно было получить все ответы, на которые никто до него не хотел отвечать…

С этими новыми мыслями и чувствами, подпитывающими его новый мозг, прусак отправился на совет, чтобы прекратить давно уже начавшееся вымирание рода.

– Так мы самоочищались, – рассуждал детектив на совете, – превращаясь и вылупляясь из своих яиц и из своей кожи путем многочисленных духовных линек через образ актера…

В зале совета переглянулись. Детектив замолчал, но потом сбивчиво продолжил, положа руки на свои тонкие плечи:

– Гены преувеличения барона Мюнхгаузена, как и актерский инстинкт, порожденный зеркальными нейронами, возможно, и сделали из нас разумных тварей, как когда-то из приматов – людей… – мысли детектива путались. – Очень часто мой однояйцевый брат-близнец, актер, и вы его знаете, говорил мне, что чувствует мое «Я» в себе как инородное тело во время актерской линьки в спектакле… Как будто я откладывал свои метафизически яйца, свои «Я» в нем, как делает оса-наездница в тело гусеницы… И особенно часто однояйцевый брат-близнец говорил мне, что чувствует мое «Я» как инородное тело внутри себя во время актерской игры в короля Лира на сцене, когда он путал свои актерские «Я» с моим «Я» во время линьки… Ведь я был его однояйцевый брат и мыслил и чувствовал в его актерском воображении так же, как и он. Так говорил он мне, братик, перед своим самоубийством, как раз за пару дней…

– Вы безумны! – член совета поднялся с надувшегося кресла и попытался остановить детектива, но тот выбежал за дверь. Дождь начался невовремя, еще оставалось пройти пару кварталов.

Капли барабанили вовсю, уже не хватало сил терпеть. Такая скорбь и печаль вдруг охватила детектива, расследующего закоулки собственной души, в которой соединились человеческие и инопланетные корни, что он пошел прочь из здания совета, на котором пошло все не так. Его план спасения был отвергнут, экономические мотивы, которые двигали когда-то людьми, не были поддержаны, прусак почти плакал, и сквозь немой электрический туман доносились его рыдания. Желая родиться заново, он пошел в мастерскую, темную и старую.

– Снова ты здесь, – мастер встретил его с распростертыми объятьями. – Я очень рад тебя видеть, мерзавец.

Фешенебельные отели повисли в воздухе, казалось бы, внимая их разговору.

– Мне нужно, чтобы ты мне поверил, очень нужно.

– Я весь внимание, – мастер закурил. В каморке запахло свежей мятой.

– Мне нужны изменения в машине бытия, я хочу ее переписать. Она должна построить мир по другим лекалам.

– То, чего ты хочешь, не спасет нас. Программа в ДНК действует и работает против нас так же, как и все часы вокруг нас… Мы саморазрушимся как вид, хочешь ты того или нет, такова воля богов, создавших нас. Ты не сможешь переписать код ДНК рода без катастрофических последствий…