Когда на рассвете 2 октября противник начал сумасшедшую артиллерийскую подготовку, сопровождаемую воздушными налетами на ближние тылы армии, это ни для кого — ни для Лукина, ни для командиров дивизий и полков не было внезапным, неожиданным.

Наступления ждали, подготовились, насколько было можно подготовиться в то время.

Основной удар силами 3-й танковой армии Гота и пехотными дивизиями 9-й армии Штрауса противник нанес в направлении Канютино и Холм-Жирковский — в стык между 19-й и 30-й армиями. Превосходство противника обозначилось немедленно, оно было угрожающим.

Хотя связь с соседями справа и слева часто прерывалась, как и связь со штабом фронта, Лукин понимал, что у соседей положение не легче.

Сосед справа, командующий войсками 30-й армии генерал-майор Хоменко, сообщил, что против его четырех стрелковых дивизий, численно неполных, ослабленных при отходе, немцы ввели» в действие двенадцать дивизий, из них три танковых и одну моторизованную.

Трудно было и у соседей слева — дивизий 16-й армии, — их обходили с юга танки Гудериана.

Как ни тяжело было войскам Лукина сдерживать немцев, все же 19-я армия на своем участке отбила все атаки.

Ночью Лукину стало известно о положении, сложившемся на Резервном фронте. Войска 4-й немецкой армии и танки армии Геппнера стремительно вышли на линию Мосальск — Спас-Деменск — Ельня. Можно было предполагать, что танки Геппнера от Спас-Деменска повернут на северо-восток, к Вязьме, чтобы западнее города соединиться с танками Гота.

Этот замысел немцев совершенно точно определился к утру, 4 октября над армией Лукина, над дивизиями 16-й и 20-й армий нависла угроза окружения. В такое же положение попала и 32-я армия Резервного фронта.

Пятого октября стояла отвратительная, мерзкая погода: дул холодный ветер, шел не то дождь со снегом, не то снег с дождем. В окопах, ходах сообщений под ногами хлюпала грязь.

Лукин на рассвете, по пути на командный пункт одной из своих дивизий, увидел, как худые, со втянутыми боками лошади с трудом тащили по вязкой дороге пушки — артдивизион перемещался на новую позицию. Молодой солдат в стеганке, в коротких, залепленных грязью сапогах шел перед лошадью задом и ласково просил: «Н-но, милая, ну еще, еще!»

Лукин глянул на батарейцев — мокрых, измученных, помогающих лошадям вытаскивать из густой грязи орудия, и горько подумал: «Эх, машин бы нам побольше, вездеходов…»

А дождь все шел и шел.

Лукин знал о потерях, понесенных армией за дни немецкого наступления. Он знал, сколько солдат и офицеров убито, сколько ранено. Когда ему докладывали об убитых, Лукин всегда слушал молча — он понимал, что война есть война, и человеческие жертвы неизбежны, и сам он не застрахован от смерти. И все же каждый раз, слушая доклад, он думал: все ли он как командующий сделал, чтобы убитых было меньше?

В эти дни Лукина больше всего беспокоила судьба раненых, а их было много, они лежали на полу в колхозных хатах, в овинах, школах, сельсоветах, церквах — везде, где была крыша. В деревушке из пяти домов — Лукин так и не мог вспомнить потом ее названия, скорее всего это какие-нибудь Выселки или Новые Дворики, — во всех пяти хатах на полу, на лавках, на печках лежали раненые. В одной хате раненый лежал на длинном столе. Странно было видеть возле его замотанной полотенцем неподвижной головы глиняный обливной горшок. Рядом на дырявой клеенке лежала деревянная ложка.

Из жителей деревушки остались только двое — старуха, повязанная, как монашка, в черный платок, и ее внук лет двенадцати. Пустой правый рукав рубашки у мальчика был пришпилен английской булавкой. Старуха, подав Лукину ковш с водой и заметив, что генерал посмотрел на внука, охотно объяснила:

— Добаловался. Все им надо. Схватить где-то успел, а бросить вовремя не сумел.

Все пять домов, а раненых в них было больше ста, обслуживала — она так и сказала: «обслуживаю» — военврач Елизавета Ивановна Сердюкова, лет сорока, маленького роста, с большими голубыми глазами на круглом добром лице.

Помогали ей две девушки-санинструкторы да бабка однорукого внука.

— Ходячие у вас есть? — спросил Лукин.

— Нет, — ответила Елизавета Ивановна. — Все, кто ходит, ушли. Боятся тут оставаться.

Лукин хотел спросить: «А вы разве не боитесь?» — и не спросил. Боялись или не боялись врач и санинструкторы — это, в конце концов, было не главное. Самое главное, что они не ушли и, как могли, ухаживали за ранеными.

— С перевязочными материалами плохо, — озабоченно сказала Сердюкова. — Все, что нашли в хатах: полотенца, наволочки, — все истратили. И медикаменты кончились.