— Витя! — хотел крикнуть Феликс и не смог, а только прохрипел.

Но Хомяков все же услышал.

— Ты живой?

— Витя, помоги мне…

Но Хомяков смотрел не на него, а в сторону, на разрушенный бруствер, вернее на то, что недавно называлось этим военным словом. Целике тоже посмотрел туда — наверху стоял немецкий солдат, стоял спокойно, курил.

Связь со штабом фронта и с соседями была потеряна седьмого октября. Восьмого октября над частями окруженной 19-й армии появились наши самолеты, сбросили продовольствие и боеприпасы. Еще раз самолеты появились девятого — прошли на запад бомбить противника.

Поняв, что его армия окружена окончательно, Лукин отдал приказ выходить небольшими группами. В ночь на 12 октября Лукин в кромешной тьме отстал от работников штабарма и остался один, а утром немецкая пуля перебила Михаилу Федоровичу локтевой нерв. К счастью, поблизости оказались две девушки, совсем еще девочки, санинструкторы.

Сначала они попытались снять с генерала шинель, но Лукин приказал им оторвать по швам рукав. Под шинелью на Лукине был еще, комбинезон. Плотная ткань не поддавалась ножницам — пока девушки добрались до раны, генерал потерял много крови. Он подбадривал своих хоть и старательных, но малоопытных медиков:

— Что-то, девочки, у меня в голове звенит. Вроде бы музыка.

Наконец рану перетянули. Лукин встал и пошатнулся.

— Товарищ генерал, мы вас дотащим! Ложитесь на шинель.

Разве девушкам под силу тащить его?

— Девчата, бегите! Пропадете вы со мной.

Упорные девчата поволокли его по мокрой земле на шинели. При каждом движении боль в сломанной недавно ноге все сильнее и сильнее отдавала в голову. Но Лукин еще находил силы шутить:

— Совсем ходить разучился…

Мелькнула горькая мысль: «Пропадут девчонки из-за меня».

— Девочки, бегите!

— Разве это можно? — удивленно сказала «кнопка», как мысленно окрестил Лукин одну из своих спасительниц. — Разве это допустимо?

Они выбрались на бугорок. Последние метры генерал с трудом шел сам.

— Ну вот, тут посуше, — сказал Лукин.

Совсем близко с фырканьем, как огромная хлопушка, разорвалась мина.

Девчата уцелели, но Лукину осколок впился в ту же правую ногу.

С бугорка пришлось скатиться. Одна из санинструкторов уже более решительно взялась за перевязку — видно, она раньше боялась не столько немцев, сколько генерала, — а другая исчезла. Минут через двадцать она привела двух командиров — поблизости, в землянке, лежал тяжелораненый начальник особого отдела Можин, командиры оказались его подчиненными. С помощью чекистов Лукин добрался до землянки. Рядом шли повеселевшие девушки. Генерал шутливо сказал им:

— Бегите, девчонки!

— Разве можно, — ответила «кнопка» и засмеялась.

— Устраивайтесь, Михаил Федорович, — сказал Можин. — Как-нибудь выберемся.

Лукин знал Можина еще по Сибирскому военному округу, и эта неожиданная встреча в лесу была радостна вдвойне.

— У нас и еда найдется, — хлебосольно предложил один из чекистов. — Закусите, товарищ генерал.

Послышался выстрел, другой. Возле землянки закричали по-немецки.

— Вот тебе и закусили, — тихо произнес чекист. — Надо пробиваться. Рязанов, бери грана… — И не договорил.

Раздался такой взрыв, что Лукину показалось — бревенчатый потолок землянки рухнул на него одного.

«Где это я? Почему на спинках стульев висят немецкие мундиры? Я в плену! Это страшно… Кружится голова… Кто там стонет?.. Почему никто к нему не подходит? Сколько сейчас времени? Хоть кто-нибудь бы вошел… Второй застонал… Сколько их тут? Все немцы? Кто-то идет… Нет, не к нам. Пить хочется… Кто рядом со мной? Тоже немец. Ни глаз, ни носа не видно — здорово тебя наши отделали!.. Кто это встал?»

Раненый немец — правой руки у него нет, нога в бинтах — проковылял с костылем мимо койки Лукина. В коридоре разговор — видно, немца ругают за то, что вышел. Так и есть, санитарка ведет обратно, уложила, накрыла, строго что-то сказала и ушла. Вернулась с кружкой, принесла немцу пить.

«Попросить? А ну их!.. А пить хочется… Подумаешь, чего тут особенного — попрошу, и все… Очень уж ты, Михаил Федорович, на компромиссы легок — попрошу! У кого? У врагов… Разве санитарка мне враг? Я же ранен, а она санитарка, она обязана дать мне воды… Ушла… Ну и черт с ней. Потерплю… Буду думать о другом… Что это за здание? По окнам видно, школа. Недавно построенная, хорошая школа… Кажется, я снова засыпаю. Где же я? Откуда немецкие мундиры?.. Здорово идет самолет… Хорошо идет… В плену? Кто в плену? Здорово мотает… Раз, два, три, семь…»

Лукин провалился в черную бездонную яму.

Немецкий госпиталь ожил в семь часов: заходили по классам-палатам санитарки, где-то скребли пол, однообразно стучали — похоже, что тяпкой рубили мясо, хлопала внизу дверь.

Синяя лампочка под потолком замигала и погасла — стало заметнее, что за окнами совсем еще темно.

Немец с костылем, тот, что пробовал ночью выйти из палаты, подошел к койке Лукина, всмотрелся и истерически закричал.

Вбежали санитарки, завозились на койках раненые, немец кричал, стучал костылем об пол: