Кияткин равнодушно спросил:

— На Шатуре, кажется, торфяное болото?

— Хорошо болото! Я не специалист, и точно не знаю, но слышал, что там сотни миллионов пудов торфа. Хватит до страшного суда и еще останется чертям разогревать для грешников смолу.

— Вы сказали — «не специалист». А какая же у вас, извините за нескромность, профессия?

— К сожалению, недоучка… Взят в военное училище с четвертого курса.

— Ваш отец говорит, что вы авиатор?

— В далеком прошлом. Больше никогда не влезу ни в один аэроплан — хоть озолотите. Сыт по горло!

— А что собираетесь делать дальше?

— Посмотрю.

— Надеюсь, вы не большевик и не из сочувствующих?

— Помилуй бог!

— Если так, скажу откровенно. Всей этой петрушке скоро крышка!

— К сожалению, вы выдаете желаемое за достигнутое, а это очень опасно — заблуждаться.

— Выходит, по-вашему, всякая надежда — заблуждение? А я надеюсь видеть Россию сильной, великой и чтобы во главе стояли не авантюристы и немецкие шпионы, а умные, образованные, интеллигентные люди. И чтобы хамье знало свое стойло. Сейчас в России надо уметь вести себя осторожно. У нас в Штатах все ясно, я прихожу в контору и сразу вижу — это младший клерк, это старший, а это хозяин. Я твердо знаю, как с каждым из них себя вести. А здесь все спутано. Я прихожу в какой-нибудь ихний комитет, смотрю и гадаю: «Видимо, этот приличный господин самый большой начальник!» А самым большим оказывается солдат, или матрос, или еще хуже — женщина! Кстати, если заговорили о женщинах. Хотите кутнуть?..

Сергей замялся. Вечер предстоял пустой: Анна Федоровна к примирению шла туго, разговаривать — разговаривала, но дальше порога не пускала, и в кармане только махорка, да и то на одну закрутку.

— Что вас смущает? Возможно, вы стеснены в финансах? Это легко поправить. Я могу предложить небольшой заем, без векселя и процентов.

Сергей жестко усмехнулся:

— Разумеется, я должен бы отказаться. Но я возьму с одним обязательным условием…

— Выкладывайте.

— Я понимаю, что вы не Рокфеллер и просто так, за здорово живешь, деньги бросать не станете. Следовательно, я вам для чего-то нужен. Верно?

— Вы деловой человек!

— Ладно! Комплименты после. Давайте.

Встретились ровно в десять на углу Тверской и Настасьинского переулка. Кияткин открыл дверцу автомобиля и пригласил:

— Располагайтесь, как дома. Знакомьтесь.

В машине оказалось две девицы: одна черная, с челкой, с густо подведенными глазами — под трагические, другая — совсем юная крохотуля, с маленькими лапками.

Кияткин распорядился:

— Рыжик, занавески!

Крохотуля задернула занавески. Кияткин включил карманный фонарик, и машина превратилась в маленькую уютную комнатку.

— Господи, благослови, — тихонько пропел Митрофан, разливая в дорожные серебряные чарки французский коньяк. — За здоровье наших дам!

Крохотуля пискнула, словно мышонок, но коньяк опрокинула, как городовой, — в один глоток. Не отстала и ее молчаливая подружка.

Прикончив бутылку, пошли в «Кафе поэтов», где Кияткин заказал столик. Брюнетка повисла на руке у Сергея — очевидно, роли дам были распределены заранее.

Сергей с любопытством оглядывал кафе, он попал в него впервые: усыпанный опилками пол, шумно, дымно. За соседним столиком лохматый толстяк в черной широкой блузе громко диктовал что-то остроносому молодому человеку, отдаленно напоминающему Гоголя. Видно, молодой человек знал о сходстве, и прическа у него была под Гоголя. Толстяк, диктуя, после каждой фразы ударял кулаком по столику.

— Господин Ленин заявил, что швыряться звонкими фразами — это свойство деклассированной мелкобуржуазной интеллигенции. А мы не швыряемся, мы готовы действовать…

Кияткин усмехнулся:

— Анархисты… Готовят очередной номер своей газеты. Их отовсюду повышибали, теперь они тут… Все! Финита ля комедиа!

К столику анархистов подбежал администратор в красном пиджаке с синим бантом.

— Господа! Вы же обещали не шуметь! Дали слово, что не будете у нас заниматься политикой. Толстяк деловито выругался:

— Да идите вы к черту! Что нам, на улице прикажете работать?

Администратор умоляюще сложил руки:

— Тогда хоть потише.

В кафе появился еще один посетитель: чернобровый, высокий красавец. Постоял у двери, оглядел публику и направился к буфету.

Кияткин радостно окликнул его:

— Алексей Илларионович!

Красавец подошел, с небрежной милостивостью протянул руку.

— Познакомьтесь, господа. Это поручик Пухов.

— Сидоров, — представился красавец и с усмешкой добавил: — Если интересуетесь моим чином и званием, то к вашим услугам сотрудник московской продовольственной милиции…

Ни одного дня не проходило без восстания и мятежа. Их поднимали в городах и селах, на железнодорожных станциях, в почтово-телеграфных конторах. Захватывали эшелоны, пароходы, грабили банки. Много было кандидатов в спасители отечества. В тихом уездном Гороховце, в тишайшем Алатыре, в глухой Чухломе какой-нибудь до этих пор не известный никому, кроме своей семьи и соседей, Пенкин или Белкин собирал отряд и начинал крестовый поход на большевиков. Кому как везло — были отряды из пяти человек, были и посолиднее — до полусотни. Многое этому благоприятствовало — неопытность Советской власти на местах, малочисленность большевистских организаций, особенно там, где не было рабочих. Многим средним и мелким авантюристам казалось — лиха беда начало! Мы начнем в Юрьевце, в Елабуге или еще где-нибудь, а там покатимся до самой Москвы. Немало находилось предводителей с ограниченным, так сказать, кругом действий — схватить, что плохо лежит, и побыстрее исчезнуть.