Еще одиннадцать миль – и я на сельском кладбище. Проезжаю сквозь какую-то железную раму – бывшие ворота, что ли. Заглушив движок, иду среди могил. Нашел свое насиженное место, устраиваюсь. Жую «читос», запиваю апельсиновой шипучкой. Откидываюсь на спину, гляжу в небо. Каждые минут пять слышу, как мимо проезжает легковушка или тягач. Изучаю облака, хотя какие это облака – так, белый пух, мелкие потеки, отдельные мазки белил, и все они движутся, но как-то бестолково; даже облака валяют дурака.

На каждый глоток шипучки – два «читоса»; и то и другое быстро кончается. Переворачиваюсь на живот и пытаюсь вообразить, как выглядит сейчас мой отец. Кожа, естественно, сошла, сердце, мозг и глаза превратились… во что положено, в то и превратились. Рассыпались в прах, не иначе. Где-то я слыхал, что наиболее устойчивы к тлену волосы. Наверняка и кости остались, гниют себе помаленьку.

Слева от надгробья – пара сорняков. Выдергиваю их с корнями и отбрасываю подальше, на кого бог пошлет.

Сердце стучит: напоминает, что я еще жив. Оказавшись именно здесь, на кладбище, именно в этот день, ощущаю себя избранным. Как будто я возвышаюсь над всеми.

Переворачиваюсь на спину, дышу полной грудью и засыпаю.

Разбудил меня въехавший на кладбище экскаватор. В кабине двое мужиков – не иначе как могилу копать собираются.

Солнце уплыло далеко к горизонту. Провожу рукой по лицу – кожа горяченная. Надо же было так сглупить: задрыхнуть прямо на солнцепеке, даже не смазав физиономию защитным кремом. Теперь вот сгорел, как головешка, к вечеру светиться начну. Подхожу к могильщикам, спрашиваю:

– Время не подскажете?

– Да уж пятый час, наверно.

– Спасибо.

Уже чувствую ожог и начинаю искать, чем бы себя отвлечь.

– Вот, значит, как теперь могилы копают? Я-то думал, вы лопатами махать будете.

– Нет, парень, лопатами уж сто лет никто не машет.

Меня вдруг охватывает неподдельный интерес к их работе.

– Много нынче могил требуется?

– Да, немало. Мы с напарником все три местных кладбища обслуживаем.

– А не знаете, случайно, в эту свежую могилу кто ляжет?

– Как не знать, знаем. У нас же вот – списочек имеется.

Список сейчас изучает его напарник – тот, что помалкивает.

– Я не зря спрашиваю, – говорю им, – у меня вчера знакомая умерла.

– Сочувствую, парень.

– Да, бывают такие дни.

– Ага, бывают такие дни, когда смертушка приходит.

– Во-во, надо же когда-нибудь и помирать.

– Именно так, – поддакиваю им.

– Вот, нашел: Брейдер ее фамилия.

– Брейнер – точно, это она.

– Так мы, выходит, для твоей знакомой могилу копаем?

– Ну да.

Напускаю на себя печальный, сиротливый вид.

– Не больно-то ты горюешь.

– Это как посмотреть: я скорблю в уединении.

– А, ну-ну.

Углубились они где-то на метр; тогда я говорю:

– Поглубже бы надо.

– А, чего?

– Да так, ничего. Бывайте.

Отхожу, а молчаливый что-то бормочет главному.

– Эй, парень, погоди-ка!

– Да?

– У моего напарника вопросец есть.

– Ну? – Это я уже отошел могил на десять.

– Он стесняется спросить: ты сам не из Грейпов ли будешь? Мы-то родом из Мотли. Но у нас об этом семействе много чего болтают…

Со второй попытки захлопываю дверцу пикапа. Обдавая могильщиков пылью, оставляю их в недоумении. Разворачиваюсь к дому. И еле сдерживаюсь, чтобы не выкрикнуть: «Естественно, из Грейпов! Я – Гилберт Грейп».

По пути в Эндору миную городскую водонапорную башню: серебристая, с черной надписью, смахивает не то на старый свисток, не то на низкобюджетную ракету. Будь она ракетой, я б тут же забрался внутрь и усвистал куда подальше.

Опять еду мимо Чипа Майлза. Он машет, а я в этот раз даже не сигналю.

Беглый взгляд в зеркало заднего вида – и опасения подтверждаются. Кожа уже сделалась ярко-малиновой. К ночи станет багровой.

В нескольких домах от нашего посреди проезжей части валяется нечто. Сбрасываю скорость, несколько раз сигналю. Бревно не двигается.

Затормозив, паркуюсь и подхожу вплотную. Шепчу: «Проооооочь». Шамкаю, как будто сейчас плюну. Бревно ни разу не шелохнулось. Тогда я ору во все горло: