А что же Кашкин? Кашкин ненавидит доказывать правду. Но правда как раз самая сложнодоказуемая штука. Ведь знаем мы, к примеру, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, и нисколечко в этом не сомневаемся, а пойди же докажи! Ну-ка, Кашкин, к доске! Пиши условия задачи. Дано: подозрение в трудновыговариваемом занятии. Требуется доказать: а что требуется доказать-то? Кашкин, отвечать будем? Тельцов, помоги товарищу.

И Тельцов спешит на помощь. Тельцов чеканит зазубренный параграф из учебника:

– Подделка казначейских билетов преследуется по закону.

Молодец, Тельцов, садись, пять. Кашкин, Костя Кашкин, отвечать будем?

А чего тут отвечать? Кашкин только руками разводит:

– Ты где-нибудь печатный станок здесь видишь?

Тельцов обводит глазами комнату на предмет припрятанного станка. Взгляд его застывает на детском столике с цветными карандашами.

– Думаешь, я ими? – кивает Кашкин на карандаши.

– Но-но, – обороняется Тельцов, – говорю же, сигнал поступил. Ошибочка, значит. Служба есть служба.

Да-да, и опасна, и трудна.

Обиделся Тельцов, насупился. Уходить засобирался. Капитанская звёздочка помаячила, поманила пальчиком, показала язык и потухла. И неудобно, конечно, перед Кашкиным. И хочется сгладить как-то. Да как уж тут сгладишь, когда наплевал фактически человеку в душу, и вытереть-то нечем: ни тряпки, ни салфетки, ни газеты, даже скомканной.

Хотя газета-то есть, лежит у Тельцова в чёрной папке – обычная районная газета, раз в неделю выходит, сегодняшняя, кстати. И Тельцов делает нелепое, и прощает его Кашкин за нелепости, не виноват же Тельцов: служба есть служба. Плох тот солдат, который.

– Тут вот… анекдот в конце смешной про тёщу, на вот, почитай, – Тельцов суетливо лезет в папку.

Почитает Кашкин, обязательно почитает. Смешные анекдоты, особенно про тёщу, про этот чугунный сейф в халате – именно то, чего ему сейчас в жизни не хватает.

– Ну, бывай, – козыряет Тельцов, и сам не поймёт, рад он, что Кашкин чист, или не рад, что уходит отсюда старлеем.

Глава 9. Мёдом намазано

– Бровина! Почему очередь собираешь постоянно? – смеётся кассир Тамара в конце смены.

– Да не знаю я, Том, чего они ко мне все стоят, – пожимает плечами Бровина. – Мёдом им тут, что ли, намазано?

А мёдом им тут действительно намазано было. Только очень давно. Лет пять назад, когда Бровина ещё не была замужем. Да и когда замужем уже была, очередь, состоящая в основном из молодых мужчин, всё равно скапливалась к её окошку приличная. Даже сейчас нет-нет – да и заглянут знакомые ухажёры, хотя поток их потихоньку тает, да и сама Бровина из цветущей молодой женщины превратилась в потухшую жену спившегося спортсмена.

Но когда-то всё было не так…

– Знаешь, Рит, мне кажется, они к тебе стоят просто за билетиком, а сами потом на матч даже не идут, – в голос хохочет Тамара.

Рита смеётся вместе с ней, когда после смены они пьют чай из электрического блестящего самовара.

– А ко мне почти не стоят, я что, некрасивая? – в шутку обижается Тамара и под разными углами рассматривает своё отражение в отполированном самоваре. Но отражение там неверное, кривое и искажается, и на его основании составить объективное мнение о внешних данных Тамары весьма затруднительно.

– Вроде не уродина, – кривляется Тамарино отражение и показывает язык.

Они снова смеются.

– Представляешь, Том, – секретничает Рита, – заходил сегодня опять Степанов…

– Да ну! – перебивает Тамара и таращит на подругу блестящие, как самовар, глаза.

– Ага, весь такой важный, и представляешь, просовывает мне вот эту шоколадку и говорит: «Сдачи не надо»!

Тамара кокетливо прикладывает ладошку к груди, заводит глаза к потолку и театрально ахает, но внезапно заливается переливистым смехом, отламывает кусочек степановского шоколада на хрустящей серебристой фольге и запивает смех чаем. А Рита задумчиво продолжает:

– Не понимаю я, чего это он? Ему бы руководство и так билетов выдало сколько нужно.

– Правда, не понимаешь? – пучит глаза Тамара из-за чашки с потускневшим ободком. – Или дурочкой прикидываешься?

Бровина серьёзно смотрит на подругу. И вдруг:

– Дурочкой прикидываюсь!

Они хохочут.

Да, было такое время, когда Рита Бровина собирала целые стадионы. Хотя билетный кассир – разве он на виду? В лучшем случае, одни только руки и видны. А вот умела Рита одними руками, и не руками даже, а пальчиками так пленять мужчин, что когда те пригибались заглянуть в окошко кассы, то забывали всё на свете. И Рите приходилось напоминать: