Шрифт:
И я вдруг понимаю, что и сама этого ожидаю. Явления Ветрова, в смысле…
Что будет вообще? Мазнет ли его светлость по моей персоне равнодушным взглядом, презрительно ли скривит рот, когда узнает, кто именно оплачивал мои покупки, или…
А что или?
Я не знаю, что может быть еще. И запрещаю себе даже думать на тему, что Ветров может как-то иначе на меня посмотреть. Мне вообще плевать на его оценку, если уж на то пошло.
Просто — зачем?
Зачем весь этот азарт и желание сверкнуть именно перед его глазами?
Я ведь помню, что такое Ярослав Ветров, так чего тут вообще?..
Маруськина ладошка в моей руке сжимается сильнее, и это приводит меня в чувство. Я опускаю взгляд на дочь и сразу же замечаю, насколько она бледная на самом деле.
Да что там — она бы уже по стенам бегала, если бы я её за лапу не держала.
Солнышко мое… Прямо поперек мордочки крупным шрифтом напечатано: "А-а-а!" На неё невозможно смотреть равнодушно.
— Плюшка, — я приседаю напротив и сжимаю ладонями щеки дочери, — все будет хорошо, слышишь? Не бойся. Он очень хочет с тобой познакомиться.
Уж если Ветров изволил лично ко мне явиться и даже почти по-человечески попросить — встречи с Маруськой он и вправду хочет. А там… А там посмотрим. Очень вероятно — я его просто убью. Раньше надо было, конечно, но лучше поздно, чем никогда, так ведь?
— А если, — Маруська морщит нос, явно удерживая в себе тревожные слезки, — если я ему не понравлюсь?
— Пф, — громко фыркает за моим плечом Света, — как ты можешь не понравиться, Мария Андреевна? Ты даже мне с первого взгляда понравилась, так я тебе не папа. И не мама.
Маруська на Свету смотрит недоверчиво, и с сомнением. Мол, знаю я вас, взрослых, врете вы все, лишь бы правду не говорить…
Я не настраивала её против теоретического папы, мне казалось, что я сама в этом случае буду выглядеть дурой. Той самой дурой, что сначала сама связалась с мудаком, а потом рассказывает дочери страшилки…
И вот сейчас она стоит на ступеньках у магазина. Через пять минут к ней — именно к ней приедет её папа.
Она его ждет.
Боже, да если бы не она — черта с два бы я сдалась вот так просто капризу Ветрова увидеться с Маруськой до суда.
Моя дочь и так слишком часто начала хандрить из-за чертовой Оли Маскарадовой. И вот…
Стоит тут, напряженная как струнка. Трепещет!
— Плюшка, все будет хорошо, — повторяю я твердо. Я, в конце концов, мать или кто? Кто, если не я, пообещает несбыточное, пообещает то, за что не отвечает, свято надеясь на пресловутый авось.
— А если… — Маруська снова упрямо хмурит бровки. Козочка моя…
— А если ты не понравишься папе — я лично дам ему в нос, — мрачно обещаю я, — настрою ему зрение, и он сразу передумает.
— Но когда он передумает — будет уже поздно, потому что твоим папой стану я, — тут же бурчит от машины Марат, и вот после этого Света начинает ржать в голос.
Это на самом деле совершенно неожиданная подводная торпеда рванула! Кажется, Маруська и вправду оставила след в его сердце. Но-но, я девушка приличная! Развелись тут, понимаешь ли, папочки, ни тебе в кино сходить, ни два слова приятных сказать, а туда же — набиваются!
— Эй-эй, молодой человек, такие вопросы без меня не решаются, — хихикаю я и только собираюсь попенять нашему водителю, что нефиг подслушивать, как девочки шепчутся, но именно в этот момент мне становится не до смеха — на парковке заявляется Ветров. Ну, точнее — его черный, траурно-мрачный дороженный Lexus LS.
Умеет же, гад, настроение испортить. Одним только своим появлением.
Я подбираюсь как львица, стискивая пальцы Маруськи крепче. Пусть вот только этот пресветлый император попробует обидеть мою дочь. Я его точно убью, не помилую!
Яр вылезает из машины. И ни секунды мне не дает, сразу шагает к нам, как только видит.
Как жаль, что поздно отступать, я б с удовольствием сбежала…
— Хоу-хоу-хоу, — задумчиво тянет Света за моим плечом тоном Санты, что в голодный год нежданно нашел заначку с конфетами, — так вот кто у нас папочка! А я-то думаю, почему мне у малявки глаза кажутся такими знакомыми…
22. Дурману полная чаша
— Какие люди, Ветров! — устами Светланы Клингер можно травить малые города и села, до того ядовита была эта восхитительная кобра. Я восхищался ею больше с профессиональной точки зрения, потому что из многих моих знакомых только она абсолютно во всем, в каждом своем жесте и слове была только собой, без всякой фальши и масок.
Да и в принципе опасно для жизни было враждовать с человеком, кто действительно держал в своих изящных, идеально наманикюренных коготках самое нутро Эдуарда Козыря.