«…В то время опыты по “омоложению”, изучению неспецифического иммунитета дали мне основу для моих современных работ по лизатотерапии…»

Да, именно тогда Павлу Алексеевичу впервые пришла в голову мысль о возможности стимулирования деятельности различных органов продуктами белкового распада. Он был чрезвычайно воодушевлен, горизонты раздвинулись, речь шла о создании нового направления в науке… Но мысли о братьях и о драматических событиях 1918 года не отпускали. Павел Алексеевич отложил рукопись и выдвинул ящик письменного стола, пошарил в глубине и извлек на свет конверт, в котором лежали старые фотографии. Вывалил карточки на стол, провел по ним рукой, словно разравнивая песок, нашел ту, что искал. На небольшом снимке была запечатлена жена брата Сергея Анна. На ней длинное пальто с меховым воротником и меховыми манжетами и шляпка с перьями – белым и темным. Рядом с Анной на низкой банкетке большая черная собака с гладкой блестящей шерстью. «Чья это собака? Разве у них была собака? Хотя кто знает…» На обороте аккуратным почерком брата написано: «Милым, дорогим Симе, Павлуше и Риночке на добрую память от Анечки и Сережи. Париж, 30 декабря 1923 года. Снято в Софии 26 ноября 1923 года». Фотография эта пришла к Павлу Алексеевичу кружным путем в начале 1924 года. Это была первая за долгое время весть от брата. Теперь Сергей с женой живут в Нью-Йорке. Павел Алексеевич сгреб фотографии со стола, сунул их в конверт и убрал в стол. Нет, не надо об этом писать, эти истории не для официальной биографии…

«С 1921 по 1922 год я помимо Ветеринарного института читал лекции в Казанском политехническом институте в качестве профессора по сельскохозяйственной и технологической микробиологии. 1 мая 1922 года был единогласно избран профессором и заведующим Бактериологической лаборатории Казанского института для усовершенствования врачей имени Ленина, где и оставался до отъезда из Казани в 1931 году. В 1924 году около года читал курс патологической физиологии на Медицинском факультете Казанского университета, а с 1921 по 1930 год вел этот курс в Ветеринарном институте. В 1930 году я едва ли не первый в Казани получил персональную ставку…»

Заблудовский на секунду запнулся. «Нужно про ставку писать? Вроде как хвастаюсь, – подумал я. – А почему нет?»

«…С 1928 года, когда опыты по применению гистолизатов стали давать благоприятные результаты, я решил посвятить себя этим работам… 1 мая 1931 года я перешел на службу в Всесоюзный институт экспериментальной ветеринарии в качестве заведующего лаборатории Патофизиологии. Здесь я вел ряд работ с целью найти активные методы для борьбы с инфекциями и разработать лизатопрепараты для повышения продукции скота. С 1 февраля 1932 года назначен заведующим экспериментальной лабораторией органопрепаратов Всесоюзного института экспериментальной медицины, которая с начала 1933 года развернута в отделении ВИЭМ, позднее на правах отдела. В отделении ставятся эксперименты по изучению и приготовлению «гистолизатов» по моему методу. Я принимаю ближайшее участие в разработке активных методов лечения, благодаря чему имею самую тесную связь (состою штатным консультантом) с Лечебно-санитарным управлением Кремля… 2 ноября 1934 года удостоен Академией с/х наук им. Ленина научной степени Доктора биологических наук. Я неоднократно консультировал и сотрудничал с различными ведомствами, научно-исследовательскими институтами и лабораториями по вопросам медицины и ветеринарии. Независимо от службы участвовал в культурно-просветительной работе, делал доклады в научных собраниях и читал лекции студентам, врачам и на различных курсах. Имею 29 печатных работ и столько же приготовленных, но не сданных в печать».

«Полагаю, этого будет достаточно», – подумал Заблудовский. Быстро пробежав написанное, он снова взял перо и поставил место и дату: «Москва, 1 февраля 1935 года». Затем встал из-за стола, открыл дверь кабинета и позвал:

– Сима?

– Что, Павлуша? – донесся из столовой голос жены.

– Я тебя попрошу, перепечатай это, пожалуйста, на машинке… В двух, нет, в трех экземплярах!

Москва, наши дни

В понедельник пришла эсэмэска от Алины. «Вечером дома?» – спрашивала она. «Вечером – это во сколько?» – «После семи». – «Дома». – «Я приеду». – «А если я не один?» – попробовал поломаться я. Но с Алиной этот номер не проходил. «Прогони ее. Или займемся любовью втроем. Другого времени на этой неделе у меня не будет», – последовал ответ. «Приезжай», – написал я.

Алина была замужем и имела двоих детей-подростков, поэтому время наших встреч всегда выбирала она. А началось наше с ней знакомство так. Год назад у меня на ногах вскочила какая-то сыпь. Долгие годы я ничем не болел и совершенно утратил связь с отечественной системой здравоохранения. Позвонив в районную поликлинику, я с удивлением узнал, что дерматологов там больше не держат. Что мне было делать? Я обратился за помощью к главному решальщику бытовых проблем в нашей семье – сестре Екатерине. Она, как сказал поэт, была «в вечном сговоре с людьми» и знала всех в этом городе. Я позвонил и сказал: «Кать, мне нужен дерматолог». И через пару дней нашлась подруга подруги по имени Алина Григорьевна Завьялова. Сестра скинула мне ее мобильный телефон.

Я думал, что под именем Алина Григорьевна скрывалась толстая пожилая тетка, но голос в трубке оказался неожиданно молодым и звонким. Я начал долго и путано объяснять, от кого я, но Алина не стала меня слушать. «Есть два варианта, – решительно заявила она. – Первый – клиника в Крылатском, платить через кассу три тысячи. Второй – у меня, в частном кабинете на Самотеке, деньги из рук в руки, две тысячи пятьсот». Я выбрал Самотеку даже не из-за денег. Кому, скажите на милость, охота ехать в Крылатское? Докторша назначила мне день и время и повесила трубку.

Через два дня я явился по указанному адресу. Это был неновый кирпичный дом советской постройки. В однокомнатной квартире на шестом этаже был оборудован настоящий врачебный кабинет. И одета Алина была не по-домашнему, а по-рабочему, в белоснежный накрахмаленный халат и белую шапочку.

Она мне сразу понравилась – невысокая, но ладненькая. У нее были густые темно-русые волосы, красивые серые глаза, высокие скулы и немного вывороченные губы. Смерив меня взглядом, Алина велела идти в комнату. «Я сейчас», – сказала она. Послышался звук текущей из крана воды. Через секунду Алина появилась в дверях и сказала: «Ну, показывайте, что у вас». Я сел на кушетку, снял ботинки, носки и закатал штанины. Сделав это, я поднял глаза на Алину Григорьевну, она внимательно разглядывала мои икры и слегка пожевывала губами. «Так-с, – наконец произнесла она, – ну-ка, положите правую ногу сюда». Она накрыла обитый белым кожзаменителем табурет салфеткой и пододвинула табуретку ко мне. Я послушно водрузил ногу на нее, а Алина подошла и, слегка наклонившись, стала изучать мою голень. Сквозь тонкий халат были видны ее трусики – совсем маленькие. Дальше все случилось как-то быстро и непроизвольно. Я вдруг запустил левую руку под халат и положил ладонь на гладкую и упругую Алинину задницу… Она не вздрогнула, не взвизгнула, не отпрянула. Не крикнула возмущенно «Да как вы смеете!» или испуганно «Что вы делаете?». Алина не обернулась и ничего не сказала. В ту секунду, когда я к ней прикоснулся, она ощупывала мою ногу, а тут остановилась… Она спокойно ждала, что будет дальше. Я понял, что, как у поднявшегося в атаку взвода, у меня был только один путь – вперед! И я запустил под халат другую руку и быстро стянул с Алины трусики…

Потом мы иногда вспоминали начало.

– Что ты почувствовала в тот момент? – допытывался я.

– Чужую руку на своей жопе, – не моргнув глазом отвечала Алина.

– Ну хорошо, и что ты подумала? – допытывался я.

– Подумала: «Ни фига себе!»

– Почему же ты не дала мне по роже?

– Не знаю, – отвечала Алина, задумчиво глядя куда-то мимо меня. – Видимо, ты мне понравился…

– Но ты же видела меня всего несколько секунд, – удивлялся я.

– А может быть, этого вполне достаточно?