Повисла пауза, но Драгое уже сообразил, что я больше ничего говорить не собираюсь, потому что включились двигатели и «Персефона» на его экране налилась красным.

— «Критик» — запаздывание двадцать! — скомандовал Драгое.

— Есть запаздывание двадцать!

— «Разрывающий» — запаздывание тридцать пять!

— Есть запаздывание тридцать пять!

Это он правильно перестраховывается. «Разрывающий» — брандер, он в полтора раза тяжелее линейного.

— «Ласковый» — тридцать пять!

— Есть, капитан!

А «Ласковый» — разведчики… Зачем ему разведчики?

Двигатели взвыли, форсируя скорость.

«Ирина» уйдёт в зону Метью последней, это её битва. А мы пойдём первыми, наше дело проскочить. Отбиваться будут те, кто сзади.

Я плохо знал Вроцлава Драгое, хотя был наслышан о нём. Не мне он был ровня — по опыту и числу операций. Дайего, верно, с кровью его оторвал. Слава Беспамятным, не я этого просил.

Переключился на навигаторскую и оторопел на мгновение: там висел забористый многоголосый мат! Оказывается, так Рос инструктировал пилотов кораблей армады, участвующих в операции.

Я уже упоминал как–то, что пилоты спецона общаются в эфире весьма своеобразно.

Рос, видимо, попытался быстро сориентировать в наших терминах армейских, но терминов оказалось больше, чем времени. И Хьюмо решил пойти по самому простому пути — использовать выражения неуставные, но общеизвестные. Вроде: херня слева, вместо «помеха слева». И сейчас парни хором вспоминали ходовые фразы «в тему». Торопились: техники параллельно готовились к входу в зону Метью. Скоро связь прервётся на момент прокола.

Я не стал мешать, отключился.

А через пару минут в висках загудело. Мы двигались на предельной скорости и, войдя в зону Метью, гасить родимую не собирались. Вот ради таких «шуток» и бережем личный состав. Хотя, скорее всего, хотя бы десант на остальных кораблях спит.

Но нам спать нельзя.

Энрихе метался по запертой каюте, как хищник по цирковой арене, накрытой силовым щитом. Щитом был долг, ареной — ревущей и многоглазой — совесть.

Отец запер его весьма символически — до момента старта, как он выразился. Имперские корабли уйдут в зону Метью, и магнитная дверь разблокируется сама. Вот с таким мягким шипением, не услышать которого после Тайэ невозможно.

Но — что теперь? Что делать?

Энрихе вышел из каюты и твердым шагом направился в ангар. Дежурный боец, увидев его, только сглотнул и вжал голову в плечи. Но эрцог, видимо, сам следил за передвижениями сына, потому что голо вспыхнуло и оформилось в его фигуру прямо в полутьме между законсервированными шлюпками.

— Куда–то собрался? — с усмешкой спросил Локьё.

— На Грану, — спокойно ответил Энрихе, — с эйниткой поговорить хочу.

— Дело, — неожиданно согласился эрцог. — Вникай, я не возражаю.

— Благодарю, — вежливо наклонил голову иннеркрайт и вызвал пилотов.

Похоже, шлюпку он по недоразумению занял не самую маленькую и над Граной его засекли. И без того бледные от соседства с ним пилоты растерялись, пришлось разговаривать со службой безопасности лично.

Дежурный особист, однако, услышав, кто именно прилетел и зачем, тут же развернулся на 180 — шлюпке дали коридор и даже выделили провожатого.

Однако там, где располагался военный лагерь, сейчас не было никого. Грузились имперцы быстро, это было заметно, но мусор убрали тщательно, и жилым уже совершенно не пахло.

Энрихе вдохнул носом, потом через приоткрытый рот, пробуя воздух на вкус. Пусто.

Хэд и его покалеченные прислужники! Он огляделся, не замечая рвущего душу пейзажа и сладости влажного ветра с реки. Опоздал! Но ведь он же чувствовал, что…

Ноги сами потянули к реке, он сбежал под уклон и замер — у самой воды, глядя куда–то вдаль, стояла Дарайя.

Женщина росла в прибрежном песке, словно деревце, и ветер раскачивал её волосы.

Иннеркрайт открыл рот, но слов там не было. Не было их и в опустевшем вдруг сознании. Хотелось смеяться или плакать, просто так и с одинаковой силой.

Энрихе выдохнул и опустился на песок, поросший редкой, но сочной травой.

Из невысоких кустов выбрался зверёк, вроде енота. Вразвалочку двинулся по своим делам. Вот он соблазнился сочными корешками, стал рыться в траве, похрюкивая от удовольствия. Потом затряс мордой, избавляясь от налипших песчинок. Энрихе хорошо понимал его немудрёные чувства. Вкусно, но как же скрипит на зубах.