Среди всей этой жизнерадостной толпы я продолжал чувствовать пустоту и безнадежность. Меня посетила мысль о том, что совсем рядом со мной сейчас находится то, что очень близко мне. Это нужно мне сейчас, и я нужен этому. Хочу вернуться на Крымский вал и уставиться, как в зеркало, в черный квадрат Малевича.

Супрематизм, авангард, черный квадрат – разноцветный куб. Я ничего в этом не понимаю и понимать не хотел бы. Я стоял, уставившись на картину Малевича, и его пустота и чернота поглощали меня с головой, какое-то отражение черной дыры внутри, дыры, которую непременно нужно заполнить, как писал Сартр. Но чем? Алкоголь, наркотики, секс или тихое семейное счастье, идеальная кредитная история, воспитание детей, домашний очаг, рыбалка и походы на футбол с друзьями, по выходным – с женой за покупками, пуля в лоб в 40 лет. Я представлял маленькую фигуру человека. Он парит внутри картины, медленно падает внутрь черного квадрата, беспричинно и бесцельно.

Нужно взять себя в руки – начать снова бегать по вечерам, ходить в бассейн и в тренажерный зал, больше читать, в очередной раз бросить курить и начать общаться с людьми вокруг. Нужно снова стать сильным и морально устойчивым, выкинуть все запасы марихуаны из квартиры и запасы суицидального бреда из головы, начать разгребать эту кучу работы, которая накопилась за последнее время – пока руководство не узнало, что я смотрю «Южный парк» и «Доктора Хауса» на работе и не выпиздили меня к чертям.

Мимо проходила женщина, не обращая внимания ни на меня, ни на Малевича, она шла, уставившись в телефон, медленным прогулочным шагом. Мой взгляд переместился с картины на ее попу, обтянутую синими узкими джинсами, на то, как она слегка покачивалась из стороны в сторону. Ее изгибы притягивали сильнее, чем весь авангард и модернизм вместе взятые. Я почувствовал напряжение в штанах и попытался отвлечься и вернуть взгляд на картину. Выдерживая расстояние и осматривая картины, я направился за женщиной. Ее бедра эротично переваливались при ходьбе, без особого интереса она осматривала картины, и я видел ее профиль: грудь обтянута черной водолазкой, на лице практически нет макияжа, губы пухлые, но в меру, взгляд немного грустный и несколько равнодушный. Я подумал, что она просто убивает время и не имеет особого интереса к авангарду или соцреализму. На картины я почти не смотрел, я ходил за ней по залам и в мыслях представлял, как ее джинсы валяются на полу возле моей кровати, а я в это время сжимаю ее ягодицы одной рукой, а другой держу ее за волосы. Я вхожу в нее глубоко сзади, она стонет, а комната наполняется влажными звуками соприкосновения двух обнаженных тел. Ее дыхание сбивается, и она просит немного сбавить темп, а я шлепаю ее по ягодицам, и на них остается красный след от моей ладони.

– Павел Челищев, «Феномен», картина ада современной цивилизации – власть денег и секса, экологические катастрофы и мутации, Иероним Босх нервно курит в сторонке, – выдаю я небольшое разъяснение к картине, делаю это как бы невзначай, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Спасибо, я уже прочла аннотацию к картине, – равнодушным голосом ответила девушка, не обращая своего взгляда ко мне.

– Испытываете ли вы бурю эмоций при прикосновении к искусству 20 века? – я встаю между картиной и девушкой, наши взгляды встречаются. Она выдержаивает паузу, изучающе смотрит на меня и идет в сторону.

– Я далека от мира живописи, мне ближе поэзия, – произнесла она и продолжила осмотр.

– Вы помните,

Вы все, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне, – я прочитал негромко отрывок из Есенина.

Она повернулась ко мне и ответила:

– Вы говорили:

Нам пора расстаться,

Что вас измучила

Моя шальная жизнь,

Что вам пора за дело приниматься,

А мой удел –

Катиться дальше, вниз.

– Вам нравится Есенин? – спросила она в завершении этой киношной сцены…

Мы шли по парку «Музеон», и я говорил:

– Это памятник Петру, который так не нравится москвичам. Вот там Храм Христа Спасителя. А если идти вдоль Москвы-реки, то можно оказаться на Воробьёвых горах.

Говорил я негромко, в руках у нас были стаканчики с глинтвейном, и мы прогуливались мимо каких-то странных фигур.

Ее звали Ирой, она прилетела на 3 дня в Москву по рабочим делам и решила задержаться на выходные. Она рассказывала про славный город Челябинск, про свою работу в какой-то строительной компании, про чудовищный московский ритм и толпу, которая сметает тебя в метро. Мы решили дойти до Красной площади, на которой она ни разу не была, а я хотел посмотреть ее глазами на величие столицы. Как в первый раз.

В Александровском саду я читал вслух Бродского, Ирина смотрела на меня с удивлением. Я ухмыльнулся и сказал, что знаю много мертвых слов. На Красной Площади мы купили еще вина. Мою спутницу слегка пьянило – то ли вино, то ли величие державы. Она говорила, что-то про гордость и патриотизм, а когда забили куранты, она прижалась ко мне, взяла мою руку и положила на свою.

– Ты чувствуешь мурашки на моей руке? – прошептала Ира. Я нежно погладил ее запястье и хотел ответить, что чувствую, что у меня встал. И пока она была так близко, я обнял ее за талию и крепко прижал к себе. Потом склонился и влажно поцеловал ее шею. Ее нежная кожа и запах сводили с ума, я хотел держать ее в объятьях и никогда не отпускать, но она отстранилась и, с упреком посмотрев на меня, сказала: