Зачем отказывать себе друг в друге, когда так тянет, вопреки и назло всему — неужели это может быть неправильно? Можно просто забыться и забыть, отвернуться от того, что потом будет сложнее и хуже — но потом, не сейчас. Ну почему, почему нет?!

И, несмотря на всю эту отчаянную дурь, которой подались мы оба, я даже не понимаю, а чувствую — нет, с Артуром так не выйдет. Не выйдет у нас с ним прощального секса, когда знаешь, что после уже ничего не будет, но напоследок хочется оторваться как в последний раз, если страсть ещё не прошла.

А у меня она не просто не прошла — это похоже на срыв, на психоз, когда спадают все замки здравого смысла и пробирает до такой глубины, до такой утробной тьмы, где живет самая дикая животная суть, которая обычно держится в тени — она слишком древняя, слишком вне правил. Сейчас она чует свободу и понимает — ее время пришло. Поднимая голову, она радостно скалит клыки, дрожа мелкой дрожью нетерпения и желания. Она хочет рвать и брать своё со звериным упоением, не замутнённым ни одним человеческим правилом, ни одним убеждением. И если ее что и сдерживает, так это то, что я не просто хочу Артура, но и помню о его чувствах, о том, что скорее всего он принимает мою страсть как согласие на будущее, как то, что я передумала. И сказать ему о том, что ничего не изменилось, что мы расстаёмся, сразу после секса будет верхом цинизма с моей стороны.

Осознание этого бьет по глазам как неожиданный яркий свет, выливается на голову, как ушат холодной воды, выводя из полузабытья и разгоняя транс. Чертова человеческая натура. Ну зачем она вернулась? Мне так хорошо было с моим животным, которое только и хотело, что целовать до хрипоты, впиваться когтями и вгрызаться зубами, чтобы какая-то часть того, что я переживаю, осталась со мной навсегда.

И если мне тяжело остановиться, то Артуру и подавно — он не слышит меня, ни когда я говорю тихо, ни когда громче, мне приходится толкать его, отдирать от себя через силу, срывать через боль, как пластырь. Еле вырываюсь и отползаю назад, лицом к нему, отталкиваясь пятками от земли. Мне и хотелось бы встать, но чувствую — не могу, мои сознание и подсознание ещё не схлопнулись, встав каждое на своё место.

Артур, не успев прийти в себя, выглядит как и я — растерянно, зло, огорошено.

— Да что опять не так?! — не удержавшись, кричит он, и я понимаю, что зря мы решили с ним говорить, зря мне понадобились его объяснения. Делать это — все равно что ходить с зажженной спичкой возле бочки с бензином, пытаясь узнать, много ли в ней горючего. Крайне глупый риск — все равно ведь рванет, несмотря на любое его количество.

— Уходи, — говорю, стараясь не слушать свой голос. — Разговоры ни к чему не приведут. Артур, уходи.

— Ты чего, Полина? — он все ещё не понимает мою ошибку. Не понимает, что есть обстоятельства которые важнее, и даже если происходят срывы — это не значит, что в главном можно передумать. — Мы же только что…

— Я не буду больше повторять, — говорю я ему. — Если ты сейчас не уйдёшь, я просто зайду в дом. Давай, чтобы я не захлопывала двери перед твоим носом. Ты — явно не тот человек, с которым мне бы хотелось так поступать.

Вот что я несу? В очередной раз стараюсь не быть грубой с ним? И во что это выливается? В очередной крючок — уходи, но я так хочу, чтобы ты остался?

А вот это уже нечестно. И, прежде всего, по отношению к нему.

— Полина, подожди, — как только я поднимаюсь на ноги, одёргивая на себе перекрученную майку и пытаясь застегнуть молнию на съехавших джинсах, он хватает меня за плечи, мешая вернуться за порог, в мое временное жилище. — Подожди! Да послушай же ты меня!

Вот зачем всё это? Что нового он может мне сказать? Что все мое прошлое, связанное с его семьей, мне показалось, что Никишины существуют в параллельной реальности, и он никак с ними не связан? Ловлю себя на том, что тема любых родственных отношений начинает вызывать во мне жуткое раздражение, и прислонившись к косяку открытой двери, устало прикрываю глаза, не говоря больше ни слова.

— Думаешь, я не понимаю, почему ты решила забить на нас с тобой? — продолжает Артур, а я молчу. — Не понимаю, что поддержка семьи, даже чужой — это важно для тебя?

Он наклоняется надо мной — я не вижу этого, но чувствую по движению воздуха, по теплу, исходящему от его тела, по его запаху, который касается моих ноздрей. Как бы выключить все происходящее — и пусть от Артура останется только голос и запах. Я уже не смотрю на него, не могу дотрагиваться, но слышать и осязать могу хоть ещё немного?

— Это важно, я не спорю, — убеждённо говорит он. — Но не самое главное же! Самое главное — это знать, что у тебя вообще в жизни есть опоры, понимаешь? А они могут быть разные, не только из семьи.

— Что ты имеешь ввиду? — мгновенно прихожу в себя я, открывая глаза и начиная подозревать самое худшее из того, как он мог истолковать мои слова.

— То, что ты уверена, что самая реальная поддержка — от родни. И если с ней не повезло, то все остальное тоже — так, временно.

— Я такого не говорила! — тут же вспыхиваю я.