Как там она говорила во время подслушанного мной разговора? Я стану твоей тенью, твоим отражением. Куда ты — туда и я.

Внезапно эти слова открываются мне по-новому, несут совсем другой смысл.

И, похоже, это было не просто буллинг или моральное давление. Это была болезненная привязанность собственника, который не отпускает от себя то, что не просто считает своим, а естественной частью себя.

— Что за… — у меня не хватает слов, чтобы выразить то, что я ощущаю от чтения дневника и, отбрасывая в пепельницу бесполезно истлевшую сигарету, я тут же прикуриваю новую.

Что за жуть творилась между этими девочками на глазах у всех, даже не подозревавших о том, что происходит совсем рядом, за тонкой завесой тайной переписки и очень острой, болезненной связи, о которой никто не знал, но которая от этого не становилась менее явной.

Жадно затягиваюсь и какое-то время сижу напрочь огорошенная. Мне тяжело сразу в этом признаться, но мой воинственный настрой в отношении Кистины постепенно… нет, не пропадает, я не снимаю с неё отвественности за произошедшее. Но теперь… Я ей сопереживаю. Мало того, кажется, в моем новом понимании она для меня такая же жертва, как и Виола.

Ведь это так ужасно — даже желая человеку самого лучшего, ломать его с полной уверенностью в том, что проступаешь во благо. Как будто диковатый ребенок, выросший в одиночестве и внезапно попавший в комнату, полную самых разных игрушек, жадно хватает каждую из них, чтобы поиграть, чтобы тоже испытать эту простую и привычную радость — и не может, потому что ломает каждую из них своими же руками. Как будто разрушение — единственный способ его взаимодействия с миром, оно заложено в самой его сути и мучает его ничуть не меньше чем тех, кто попался в ловушку этой разрушающей, скрытой в нем силы.

А по другому он просто не может.

Похоже, не зря Кристина с такой маниакальной навязчивостью вспоминает о какой-то тени и ассоциирует ее с собой. И весь этот ее нарочито мрачный образ — не нарочито мрачный, а всего лишь отражение того мира, который у неё внутри?

Еси это и так, ей на самом деле не позавидуешь.

Бросаю рассеянный взгляд на циферблат часов и понимаю, что времени на рассуждения у меня нет — стрелки бегут с невероятной скоростью, уже через десять минут мне надо ехать за Вэлом, чтобы он опять нигде не потерялся.

Поэтому пытаюсь сконцентрироваться и листаю дальше по страничкам назад, выхватывая то, что может показаться мне важным. Желания читать размышления и душевные излияния Коис у меня по-прежнему нет, несмотря на возникшее сочувствие ей. Я успела в полной мере составить представление о том, чем она живет и в каких красках чувствует мир — так что спасибо, не надо.

Меня интересует только история с Виолой.

К счастью или несчастью, упоминания о «Ви» проскальзывают в ее дневниковых записях почти постоянно, Крис умудряется вывести на Виолу любую мало-мальски важную или нет тему — и это похоже на навязчивее упоминание, когда о чем бы ни начинал говорить человек, его мысли всегда скатываются в одно и то же русло.

У меня уже рябит в глазах, я снова очень быстро устаю от чтения мыслей Крис, не могу сосредоточиться, только хаотически кликаю по записям, находя все более удивляющие меня признания:

«8 января

Опять реву. Нехило так год начинается, одно говно вокруг. Мать опять сказала, что не приедет — конечно, зачем ей я. У неё в Венгрии новый муж, новые дети. Только я одна тут — ошибка молодости, которой можно выслать модного шмота, на который народ до сих пор оборачивается, пару фоточек «Как нам охуенно без тебя» и голосовое сообщение, в котором на называет меня Кариной.

Кариной, блядь!

Кариной…

Можно сказать — это оговорка, с каждым бывает. А я вот что скажу — иди-ка ты нахуй, мама, вместе со своей семьей, новым мужем и ебаной Кариной. Теперь меня не будет грызть совесть, когда бабка будет тебя снова сукой неблагодарной называть. Такая ты есть — сука неблагодарная.

И не только перед ней — а передо мной, в сто раз сильнее!

Люди должны детям намного больше, чем родителям. Потому что родители могут поднасрать в душу осознанно, со знанием дела. А дети — нет, они могут только любить. А когда ему в ответ на это ушат дерьма — значит, ты мудак вдвойне.

Карина…

Ссуко, может поменять имя в паспорте? Буду блядь Кариной, мамочка захотела. Детки же должны слушаться родителей, да?

Помню, как она меня оставила тут после третьего класса. Как я не сдохла тогда — не знаю. С домашнего обучения — в вот это вот гадюшник, провинциальную школу. Из большого города — в это болото. Стоило связываться с этим мудаковатым шведом, который ее заставлял хату пылесосить круглосуточно и пиздил за каждую мелочь. Хорошо, хоть с ним, в его ебаную Швецию не свалили — если он у нас в стране такое себе позволял, то что было бы у него дома… Работник, блядь, иностранной компании.