А потом была та самая фотосессия в цыганском квартале, которую впервые купил небольшой европейский журнал, поместив одно фото на обложку — и закрутило-понеслось. Так в двадцать шесть у меня появилась творческая свобода — для сотрудничества я чаще всего ездила за границу, и только спустя несколько лет обо мне опять заговорили в столице. На этот раз — как о европейском фотографе. И только потом вспомнили, что это же я — эксцентричная приезжая из маленького городка, которая послала по матери своего первого крупного заказчика, сына владельца рекламного холдинга, пообещавшего, что ни одна моя работа не появится больше ни в одном каталоге.

Даже если бы я и хотела испытывать злорадство, то не смогла бы. Потому что была ему по-настоящему благодарна. Если бы тогда у нас все получилось — пилить бы мне и по сей день семейные и свадебные фоточки в арендованных студиях, в надежде когда-нибудь заиметь свою. И тихо ненавидеть заказчиков за одинаковые пожелания, за стиль «роскошно-дорого-богато» на последние деньги, или того хуже — за попытки в эротику в ванных с цветами, томными изгибами, на деле выходящих совсем не томными. И за одинаковые постановочные фото, где жена чаще всего выглядит эдакой победительницей по жизни, а муж — отбывающим наказание узником, который не смог отвертеться и попал.

Так что я давно сама себе хозяйка в плане темы и концепции съемки. Но в случае с Эмель я волнуюсь. Хоть и знаю, что лучший способ преодолеть волнение — это прыгнуть с разбегу ему навстречу. Что и делаю, приглашая Наташку и Эмель к ноутбуку, и показываю им на экране, одна за другой, фотографии, глядя внимательно на их лица и пытаясь угадать реакцию.

Наташке нравится далеко не все. Вернее, большинство фото совсем не нравится, что не удивительно. Подозреваю, она очень далека от моих взглядов на красивое и интересное. Особенно же больно ей видеть фотографии дочери в слезах. Эмель же, наоборот, с интересом разглядывает все, особенно долго изучая последние, после чего делает вывод:

— Ну я и клуша там, на первых фотках. Ужас какой-то, теть Поль, да?

Я дипломатично молчу, в то время как она продолжает, не дождавшись моего ответа:

— А можно я вот эти последние в инсту выложу? И пост какой-то напишу, что я обо всем этом думаю?

— Эй, ты поосторожнее там с постами, — тут ж усмиряю ее пыл я. — Давай так — выставляй просто фото, они у тебя и так достаточно красноречивые. И пусть каждый видит за ними то, что хочет видеть. А все остальные — просто держи у себя. И не показывай никому, пусть это будет как личный дневник. А сама пересматривай. Часто. Когда начнёшь в себе сомневаться, так и пересматривай.

— Да, так очень хорошо будет, — соглашается Эмель и а за её плечом я вижу обеспокоенное лицо Наташки. Ей совсем не нравится, что ее кровиночка собирается выложить в сеть что-то вызывающее и не совсем традиционного толка.

— И еще, Эмель. Укажи мое авторство, — решаю подстраховать девочку я. Если вдруг одноклассники и друзья не поймут нашей задумки и начнут лить негатив, всегда можно перевести стрелки на меня и сказать, что стала жертвой модного фотографа. — Отметь мой аккаунт, а я перепощу. Еще народ придет посмотреть, и подписчиков у тебя в разы прибавится.

Краем глаза замечаю, как разглаживается Наташкин лоб, в то время как Эмель снова душит меня в объятиях, повторяя: «Спасибо-спасибо, теть Поль!» Главное, Наташка получила подтверждение того, что на общее обозрение мы выложим пусть не совсем приличные с ее точки зрения, но способные повысить популярность дочери фото. А это главнее всех ее представлений о правилах.

Засыпаем мы ещё через час, почти под утро. А просыпаюсь я от того, что Наташка громко кричит в трубку и отчитывает кого-то учительским тоном:

— Как это заедешь?! Это не за город, это самый крайний квартал! Возле промзоны, ты слышишь меня? Что значит «занят»? Что значит «занят», я спрашиваю?! Не надо мне такси вызвать! А я говорю — не надо! Меня что, такси будет возить, когда в семье машина есть? И что это за дела такие, которые мешают родную сестру забрать из гостей! Ещё и утром! А ну не ври мне! Не вр… Нет, ну это вообще… Трубку бросил… Вот же стервец малолетний!

— Ната-аш… — плохо разобравшись в ситуации спросонья, я потягиваюсь и тут же вспоминаю о том, что на десять мне надо быть в центре. — Ты чего истеришь? Поедешь со мной. Я на девять тридцать такси вызывать буду, заодно и вас подкину.

— Да ну, не надо… — начинает смущаться Наташка, как будто это не она мегерой требовала себе личный транспорт — Я не хочу, чтобы вот ты из-за нас… Не хочу быть тебе в тягость.

— Да не будешь ты в тягость. Мне все равно ехать в центр мимо вашего дома. Поедем просто через ваш переулок и все. А который час?

— Восемь, — говорит Наташка и тут же заинтересованно добавляет: — А что у тебя там такого срочного в городе?

— Да так, по делам надо смотаться. Я тут к одной кофейне привязалась куратором, будем сегодня мастер-класс по эспрессо проводить, — не раскрывая ей правды, я не чувствую угрызения совести.