На прощание дед вручил нам серебряные обереги, которые — мне это, оказывается, не приснилось, — нынешней ночью выковал. Ивану — наборный пояс и нож, украшенный громовым колесом. Мне — венчик с парой височных колец в виде птиц и браслеты с бубенцами, звенящие при каждом шаге. Давно о таких мечтала, да только все подходящие под концертный костюм не находила. Сейчас венец непривычно холодил лоб, а обручья сгодились закрепить слишком длинные рукава. Хотя дед позволил нам переодеться в свое, посконные рубахи с оберегающим орнаментом, пущенным по вороту и рукавам, велел не снимать, носить до конца пути в качестве исподнего, как Василисину исцельницу. Левушку дед нарядил еще и в безрукавку из медвежьей шкуры, подпоясанную сыромятным ремнем с оберегами верхнего и нижнего мира, на котором тоже висел характерной формы нож с рукоятью, украшенной знаком Велеса.

— Постарайся, внучек, вернуться живым, — проникновенно попросил Левушку дед Овтай, и мне даже показалось, что его залепленные бельмами глаза на какое-то время обрели способность видеть. — И птичку свою певчую выведи. Ты ведь знаешь, что остался последним в нашем роду. Единственным, кому моя дудочка без испытаний далась. Отпусти меня. Устал я сотню лет границу охранять. Пора и на покой. А Сураю, Кочемасу и Атямасу непутевым моего благословления не передавай. Нет его и не будет!

Дед Овтай проводил нас до калитки и долго смотрел вслед, пока его изба не скрылась под густым косматым пологом леса, ведущего к Молочной реке.

Хотя в нашем мире заканчивалась весна, сбросившая с майскими грозами яблоневую пенную фату и принаряжавшаяся в пестрые цвета лета, на этой стороне царила осень. Нарядные терема лип и ажурные березовые чертоги, казалось, увенчались золотыми куполами. Гроздья рябины и россыпь ягод в малиннике горели кумачовыми вставками покосной рубахи, пестрели нарядными лентами орловского или курского кокошника. Пугливые осины напоминали рощицу денежных деревьев с китайского развала, а могучие дубы сияли начищенной медью, словно готовясь исполнить «Шум леса» или «Полет валькирий».

Хотя я примерно догадывалась о причине так внезапно произошедшей смены сезонов, я свои предположения держала при себе. Иван же откровенно недоумевал, засыпав вопросами притихшего, задумчивого Левушку.

— Если ты о временах года толкуешь, — не сразу разобрав, о чем у него пытаются допроситься, рассеянно пояснил Лель, — то они различаются между собой только в нашем мире в Яви, где время движется вперед, балансируя между будущим и прошлым. В тонких мирах все иначе. За вечной весной и непрекращающимся летом надо отправляться в Правь, на небеса, в мир грядущего, куда есть доступ только праведникам и птицам. Мы же сейчас вступаем в Славь, а эта часть Исподнего мира связана с прошлым, уходящим и невозвратным. Но здесь еще покой и свет, потому тут деревья отягощены плодами, а золотая листва никогда не опадает.

— А в Нави, куда мы отправляемся, тогда, получается, зима, — испуганно пискнула я, с тоской вспоминая мамины наставления о теплых вещах, которые я поленилась тащить, захватив с собой лишь легкий свитер.

Левушке дед Овтай хотя бы медвежью безрукавку дал, а Иван и того не имел, если не считать за теплую одежду спальник. Лель, однако, меня поспешил то ли успокоить, то ли совсем напугать.

— Навь — это самая темная часть нижнего мира, почитай, черная дыра, где из-за горизонта событий сбиваются координаты пространства и времени, отсутствует привычный порядок вещей.

— И за пределы гравитационного радиуса нельзя вырваться, — сдвинув брови, мрачно добавил Иван.

— Пока никто просто не пробовал, — возразил ему Левушка. — А вот из Нави очень даже вырывались. Только не всегда надежно запечатывали за собой проход. Этому путешествию половина героических сказаний и все волшебные сказки посвящены. Дед Овтай тоже там бывал и говорит, что там все воспринимается иначе: холод жжет, огонь не согревает, и единственная истина — это смерть.

— Почему ты называешь его дедом? — поинтересовался Иван, рассеянно пробуя на вкус ягоды дикой малины.

Вроде бы на местные плоды запреты не распространялись, да и Левушка нам подавал пример, набрав и отправив в рот не одну горсть.

— Потому что «прадед моего прадеда» каждый раз выговаривать неудобно, — насмешливо фыркнул Лева.

— Так он и в самом деле тебе родня? — только сейчас понял Иван.

— Скорее уже предок.

— А этот Тумай, который в Бразилию рванул?

— Просто односельчанин. Дед Овтай его в ученики взял, когда все три его сына в город подались революцию делать.

— Это Сурай, Кочемас и Атямас, которых дед непутевыми назвал? — догадалась я.

Левушка кивнул:

— Кто ж знал, что Тумай с белогвардейцами уйдет? Как с Колчаком начал отступать на восток, так до Латинской Америки и добрался.

— А как же твои? — спросила я, разохотившись к малине и запасливо набирая в туесок.

С лепешками самое то будет. Впрочем, гораздо больше меня, конечно, интересовал вопрос о ночлеге. Вроде бы, несмотря на осеннее, почти сказочное, напоминающее Хохломскую роспись убранство, здешняя осень дарила лаской бабьего лета. Да и со стороны реки веяло теплом, и к пряному аромату прелой листвы примешивался явственный запах парного или даже кипяченого молока. Но кто знает, какие здесь ночи? Иван, конечно, не раз спал в палатке и при минусовой температуре, но влезем ли мы в его укрытие втроем, и как будем делить спальник?