Меня остановил окрик Левы. Со скоростью хорошего спринтера Лель бросился мне наперерез и, точно мяч в корзину, закинул на ковер мокрую от пота майку. Он всегда попадал в корзину со штрафной, принося очки лучшей в Академии факультетской команде. Майка вспыхнула, еще не достигнув ковра, а над подушками взметнулось пламя. «Интересно, а дома проблемы грязного белья Лева решает столь же радикально?» Эта дурацкая мысль в сочетании с истеричным смехом помогла мне сохранить сознание и рассудок, пока Лева и подключившийся к нему Иван ножами кромсали на мелкие куски ковер и подушки, из которых текла знакомая черная слизь и слышались стоны. Потом все вспыхнуло и исчезло.

— Вот гады, у самых границ заповедного места устроили ловушку! — отпаивая меня новой порцией целебной воды, вполголоса ругался Лева, пока Иван успокаивал бешено храпящих, испуганных лошадей. — И ведь по своей любимой привычке отыскали самого уязвимого.

— Наверное, мне все-таки не следовало с вами идти, — всхлипывала я между глотками. — Вечно от меня проблемы, я тут какое-то слабое звено.

— Это ты-то слабое? — с удивлением глянул на меня Лева. — Да в тебе силы больше, чем в нас обоих. Только бы научиться ею пользоваться.

Эти слова, подкрепленные горячим и нежным поцелуем, меня успокоили и исцелили вернее любой целебной воды. Тем более что после расправы над подменным ковром мне стало заметно лучше, и следующий отрезок перехода я, давая отдых Левиному Соловому, проделала на крупе Рыжего, держа брата за пояс. Не скажу, что мне такой способ путешествия понравился. Бедные средневековые красавицы! Уж лучше идти пешком. Впрочем, когда приходится спасаться от погони, выбор очевиден. Другое дело, что наши преследователи отпускать нас и сдаваться без боя не собирались и, не имея днем возможности в открытую напасть, придумывали новые ловушки.

После полудня осенний день настолько разогрелся, что стал не просто теплым, а жарким и даже знойным. Будто солнце-кони, слегка промахнувшись с направлением или не рассчитав длину прыжка, перенесли нас на Аравийский полуостров или даже в Сахару, а проносившиеся мимо елки да березы — это всего лишь миражи. Или это в Славь проникло дыхание лесных пожаров, полыхавших по вине Константина Щаславовича в тайге? Мы с Иваном, обливаясь потом, пили глоток за глотком и поминутно смачивали морду изнемогавшего коня, жалея, что приходится тратить драгоценную воду из заветного источника. А Лева и вовсе едва не получил тепловой удар, и только совместными с Иваном усилиями мы сумели убедить его снять меховую безрукавку.

И едва подарение деда Овтая оказалось свернуто и приторочено к седлу, в воздухе запахло прохладой и влагой, а из-за поворота показался колодец, окруженный аккуратным, покрытым золотой олифой срубом. Сосновые венцы приветливо сияли новизной, массивная бадья, слаженная из перехваченных обручами дощечек, словно готовилась наполниться до краев живительной влагой в извечном ритуале утоления жажды. А в скрипе ворота словно угадывались слова: «Вычерпай меня! Я переполнен до краев и хочу поделиться со всеми алчущими!» Вот только к запаху свежести примешивалось еще что-то знакомое, одновременно резкое и сладковатое. Правда, я не поняла пока что.

Изнемогающий от жары Лева пустил коня галопом, хотя Соловый храпел и бил копытом, норовя подняться на дыбы. Рыжий тоже выглядел испуганным. Ивану стоило немалого труда его успокоить, а тут еще и я вмертвую вцепилась, обхватив брата за пояс руками и сцепив пальцы в замок в попытке удержаться.

Пока Иван воевал с конем, а я, замирая от страха, елозила из стороны в сторону по крупу, моля о том, чтобы не угодить под копыта, мы не заметили, как Левушка спешился. Мы увидели его, лишь когда он уже почти вплотную приблизился к колодцу, собираясь взяться за ворот.

— Что он делает? — имея в виду Леву, взволнованно вскричал Иван. — Он разве не чует, что тут серой и гнилью несет за версту?

Теперь я тоже узнала этот запах, вспомнила, как он всю ночь накатывал на нас из отравленного леса, окутывал ковер с подушками. Его источали пасти чудовищ, в извращенной версии календарного мифа стремившихся сожрать солнце. Только поддавшийся мороку Лева не чувствовал ничего.

У Ивана не оставалось выбора. Кое-как отцепив и ссадив меня наземь, он вздыбил Рыжего и обрушил передние копыта коня на сруб. Под землей что-то гулко застонало, и колодец, извергая черную слизь, начал проваливаться под землю, затягивая в гибельную воронку все, до чего мог дотянуться. Мы с Иваном едва успели оттащить прочь Леву и поймать перепуганного Солового.

— Это все из-за того, что опять смалодушничал, благословление духа-хранителя отринул, — оправдывался Лева, спешно разворачивая и надевая безрукавку.

Впрочем, сейчас эта одежка оказалась в самый раз. Как только колодец исчез, в лесу сразу повеяло свежестью и даже сделалось зябко, так что Лева спешно накинул мне на плечи не нужную ему ветровку, поскольку моей требовалась починка, а Иван надел поверх ритуальной рубахи теплую фланелевую.

Я снова пересела к Леве, стараясь его поддержать и даже пытаясь ему помочь управиться с конем, благо за сегодняшний день знаний и практических навыков об этом получила больше, чем за всю предыдущую жизнь. Поэтому слуги Константина Щаславовича решили подкараулить оставшегося одного Ивана.