Мишка полистала учебник – надо заниматься, да… Хотя б чтоб не получилось, что она наврала маме. Но не с алгебры же этой ужасной начинать. Нашла учебник литературы, залезла с ним в палатку и стала учить стихи Пушкина. Выучила. Прочитала весь учебник, поспала. Вылезла покушать, а за едой читала «Евгения Онегина», попутно засылая гуглу запросы насчёт непонятных фраз вроде «…и ей он посвятил своей цевницы первый стон». Оказалось, цевница – это лира поэтическая…

За окном лило, уличные огни дрожали в каплях на стекле. Дочитала книжку, устала от переживаний и час, наверное, валялась под ёлкой, следя за помаргивающими цветными огоньками и размышляя, хотелось бы ей вот так, как Татьяна, влюбиться в этого дурака Онегина, который столько лет спустя сам пристал к ней со своей несчастной страстью. И на кой Татьяне было вообще в кого-то влюбляться? Гуляй себе по усадьбе, читай романы… Так и не пришла ни к какому выводу, заползла в палатку и уснула. Чёрные мальчики больше не мерещились – видимо, совсем оголодали и ушли к соседям.

На следующий день было так лень вылезать из-под одеяла, что она вспомнила про «браслет уверенности», залезла в рюкзак, достала коробочку, вынула браслет и решительно просунула в него руку: вот вам!!!

Конечно, всё это шутка той дамы в чёрном, у которой просто было настроение подбодрить жалкую девчонку. Но ведь в даме было столько уверенности – вот, наверное, как во взрослой Татьяне, которую увидел Онегин: «Кто там, в малиновом берете, с послом испанским говорит?» Так что, если этот браслетик Мишке просто будет напоминать, как круто быть уверенной и… как это? компетентной, то уже хорошо. Ну и волшебство не стоит на сто процентов исключать. В мире много непознанного.

Решительности, правда, хватило на то, чтоб выключить ёлку и сесть за алгебру. Ага, «гляжу в книгу – вижу фигу». А девятого числа надо хоть как пересдать… Алгебру и геометрию на десять утра назначили, русский – на двенадцать… Чтоб не разныться, она переоделась из пижамы в джинсы, футболку и серый свитер, пошла посмотрела в зеркало: да, ещё вполне можно сойти за мальчика. Она взъерошила волосы, нахмурилась: мальчик. А мальчики не скулят и лучше разбираются в точных науках. Хотя это вопрос спорный. Но Мишке нравилось притворяться мальчиком. Девочкой быть – ну чего хорошего. Особенно ей, когда нельзя носить юбки, потому что под юбку надо колготки, а колготки на шрамы – невыносимо, чем ни мажься. За эти годы, наверное, она вагон всяких мазей на шрамы вымазала, и отметины, конечно, стали бледнее, но всё равно – не сотрёшь, и зудят, зудят… Она пыталась смириться со своим уделом, но пока не получалось.

А мальчик в зеркале – классный такой, симпатичный, и улыбка хорошая… В джинсах, а под джинсами никто не увидит никаких шрамов. И умный мальчик-то: ему достало соображения включить ютуб с уроками – вот алгебра, вот геометрия, вот русский, и добрые, весёлые и уверенные учителя классно всё объясняют.

К девятому января Мишка стала тонкая, лёгкая, звонкая, в самом деле как мальчишка; пару раз утром у неё шла кровь из носа и голова кружилась, если резко встать. Браслетик вроде работал: да в жизни она не ожидала от себя такой работоспособности. Вернулись родители с младшими, но Катьку отвезли к тёте Свете, сестре отца, до конца каникул, а Митька один был куда спокойнее, сидел играл в лего и Мишке не мешал. Мама мешала больше: то «иди ешь», то «спать пора, сколько можно!» И вообще родители мешали: то и дело ругались на кухне, спорили. Мама шипела, папа орал. Ночным белоглазым мальчикам вонючего корма ешь – не хочу, во всех углах кучами, потолстели, наверно, даже. Мишка на ночь покрепче закрывала дверь в детскую, но всё равно не спалось, и она полночи лежала, думала про родителей – но вовремя остановилась и стала теоремы в уме повторять, слушала посапывание Митьки и наконец уснула.

В школе уборщицы, перешучиваясь, отмывали стены; без детей, без их шума было странно и пусто, только учителя пили чай по кабинетам или мучили таких, как она. Сначала незаметно трясло, но она постояла в коридоре, прижавшись лопатками к холодной, крашенной «под персик» стене у дверей в кабинет математики, и сердце перестало так сильно колотиться. А за партой она и вовсе успокоилась. Тест по алгебре дали лёгкий, для дураков-пересдатчиков, которых набралось со всей школы двенадцать человек из разных классов. Мишка решила его минут за десять весь, сдала. Дали тест по геометрии, и тут она провозилась с полчаса, но тоже вроде бы справилась. Оценку вредный Лай Михалыч, конечно, не сказал.

На русском было легче. Что там сложные предложения после квадратичной функции… Сдала. Даже слышала, как учительница спрашивает у завуча:

– А мы можем Косолаповой за пересдачу поставить «четвёрку»?

Значит, браслет – что, правда волшебный?

Вышла из школы, как будто в новый мир – воздух чистый-чистый, сладкий, зимний: тоже чудо? И вроде бы подмораживает? Небо проясняется. В школьном скверике синицы у кривоватых кормушек суетятся, перепархивают, попискивают. А вдруг наконец снег пойдёт и зима наступит, белая, как надо?

Дома было шумно так, что даже из-за двери слышно, как ругаются родители. Мишка прижалась ухом: нет, орут не на Катьку или Митьку, а друг на друга. Мишка вздохнула и тихонько вошла, бесшумно разулась, сняла куртку. Сегодня ругань шла про продажу участка бабушки Дины, краснодарской, отцовой матери, которая умерла летом. У Мишки заныло внутри, как всегда, когда кто-то упоминал про бабушку. И про то лето. Жара, мухи, тёмная комната… Ой, нет. Она отдёрнула память от сознания, напомнила себе: тут зима и холодно. Тут – хорошо. Взяла себя в руки и прокралась в детскую.

Катька и Митька притаились на нижней кровати. Катька, против обыкновения, не сидела, уткнувшись в телефон, а смотрела в пустоту. Перевела взгляд на Мишку: глаза обалделые, пустые, бессмысленные, сама бледная и какая-то взмокшая. Видимо, ей попало опять. За что или не за что – Мишке стало неважно. Катька – отвратительная младшая сестра, тряпичница, сладкоежка и грязнуля, просто зараза и тварь подколодная, а не сестра, но вот когда она после родительских выволочек такая пришибленная и полудохлая, то к горлу подкатывает злость на родителей и душит так, что слова не сказать – как позапрошлым летом, когда… Подвал этот… Когда Катька потом месяц не разговаривала и была похожа на тряпку. А с отцом она до сих пор не разговаривает. Сама Мишка, в общем, тоже… Ну ему тоже нечего им сказать. Только ругаться умеет.