За окном бежала рыжая степь. Однообразно-ровная, почти одноцветная, иногда ее нарушали зеленые полосы посадок вдоль дороги. Синяя лента Волги тянулась где-то слева. Большую часть времени река была вне поля видимости: дорога проходила очень далеко от берега, и лишь иногда открывался вид на нее. За рулем всегда был Антон. Даша не водила машину, и не очень хотела учиться. Зато с обязанностями второго пилота она справлялась отлично: меняла музыку, кормила и поила водителя. Он даже не успевал попросить о чем-то, она сама чувствовала, когда и что нужно. Заботливо наливала в кружку немного кофе из термоса, сначала держала в руке, ждала, когда остынет, потом протягивала Антону: попей. Он брал ее руку в свою, потом забирал из нее кружку: сложился у них такой маленький ритуал. В машине играла ненавязчивая музыка, но он хотел слушать Дашу. А она вдруг оживилась, и продолжала уже очень увлеченно:

– Бабушка моя была страшная модница! Любила наряжаться, платья сама себе мастерила. А время тогда бедное было: когда война закончилась, ей было лет 15. И вот в эти тяжелые послевоенные годы она умудрялась и наряды себе шить, и прически какие-то невероятные делать. А макияж, Тошка! О, она мне такие истории рассказывала! Например, как брали золу из печки и из нее делали тушь для ресниц. Смешивали с чем-то и наносили. Честно говоря, не представляю как это возможно. А дальше! Кусочком свеклы подкрашивали губы. Тебе, мужчине, не понять. А я, девочка, и смеялась, и плакала, когда это слушала. Это сейчас нам легко и просто: достала нужный тюбик, махнула кисточкой, и готово! А тогда… Вот уж правда: красота требует жертв.

Сама Даша не была склонна к жертвоприношениям ради красоты. Может потому, что от природы была хороша собой? То, к чему другие стремились, ей было дано от рождения. Она принимала это как должное. Не придавала значения. К тому же, как и у всякого художника, у нее было собственное представление о красоте. Она умела видеть ее в самых простых вещах: яркой полосе заката в окне, рыжих осенних листьях в серых лужах, волне, набегающей на берег. Она могла не увидеть ее в том, что было красиво для многих других.

– Бабушка до самой старости за собой следила: волосы всегда укладывала, губы подкрашивала. То брошечку какую-то приколет, то шарфик повяжет – и получается новый образ. Та еще красотка была! – продолжала Даша, и в голосе ее было и восхищение, и необыкновенное тепло. Она рассказывала о человеке, которого очень любила, и это звучало в каждом ее слове.

– И, понимаешь, она ведь делала это не для кого-то. Не для того, чтобы произвести впечатление. Это внутренняя потребность в красоте. Это в крови, наверное, было. С молоком впитано. Про своих родителей бабушка много не рассказывала. А я и не спрашивала почему-то. Я теперь уже понимаю, что это совсем неправильно. И жалею очень. Знаю только, что она была из интеллигентной семьи. По каким-то деталям, что запомнила, я уже позже пыталась восстановить ее историю, но у меня мало что получилось. Я бы назвала это эскизом, и ему очень, очень далеко до полной картины.

Антон слушал Дашу и, казалось, не узнавал ее. Точнее, он теперь узнавал ее с какой-то новой стороны, которая раньше была для него закрыта. Такая Даша, вдумчивая и немного меланхоличная, ему тоже очень нравилась.

– Мы ведь вообще так мало про себя знаем! – продолжала она, – Про родителей что-то, да, про бабушек и дедушек уже меньше. А дальше что? Откуда они? Кто были их родители? А их бабушки и дедушки кто? Они же, по идее, до революции еще родились, в позапрошлом веке даже. А вот ты, Тошка, знаешь что-то про своих предков?

Он задумался, и вдруг понял, что знает – действительно – очень немногое:

– Хмм. Знаю, что дед родился в Москве. Он мне рассказывал про город во время его молодости: каким он был в то время, как менялся. Что вот там-то было то-то, а вот этого и в помине не было. Про свои любимые места рассказывал. Что город в его детстве заканчивался примерно на третьем кольце. Надо будет – и правда – родителей поспрашивать, что они помнят про своих дедов, и про дальних предков, если знают что-то. Но сейчас твоя очередь рассказывать, я и так слишком много говорю. К моей истории мы позже вернемся.

А Даша увлеклась воспоминаниями, что теперь уже с удовольствием сама продолжала:

– Еще бабушка очень любила театр! В кино ходила тоже, про танцы почему-то не рассказывала мне, но думаю без них не обходилось. А вот про театр рассказывала очень много. Она обожала оперу! Ходила на все спектакли по много-много раз. Денег лишних не водилось, поэтому билеты покупала самые дешевые, на верхний ярус, в самом уголке. Рассказывала, что знакомые контролерши могли пропустить без билетов, если понимали, что остаются свободные места. Нужно было прийти заранее, терпеливо ждать, пока запустят всех зрителей, и когда уже все расселись по местам, пускали несколько счастливчиков на пустые места.

После спектакля поклонники оставались ждать любимых исполнителей у служебного входа. И бабушка моя среди них в первых рядах! В оперном театре она и с дедом познакомилась, мужем своим, то есть. Он тоже театрал был, большой любитель оперы. Я деда не знала, он умер до того, как я родилась. Про него бабушка очень много рассказывала.

А еще бабушка мне говорила: «Вот вырастешь, Даша, будешь модной портнихой, уедешь в Москву работать». Тогда еще не знали слово «дизайнер». У нас, в Астрахани, точно не знали. Бабушка сама в Москве не была никогда. А мне с детства про нее говорила, когда только я начала себе первые платья шить. Еще она любила фантазировать: «Будешь там в Большой театр ходить, самые лучшие голоса слушать». А я – представляешь – ни разу до сих пор не сходила! Всё думала: обязательно пойду, надо же бабушкино желание выполнить. Но так и не собралась. Надо будет срочно это исправить. Вот бабушка обрадуется!