А когда она, вообще, что-либо делала для меня?! До десяти лет – я была на попечении бабушки. Валентина! Женщина, пятидесяти двух лет. Прекрасная женщина и прекрасный человек! С кучей милых мимических морщинок, у аккуратных, небольших старческих губ и светло-карих глаз. С подернутыми сединой, короткими светло-каштановыми волосами. И с чуть сгорбленной, но худой фигурой. Чуть ли не единственный, пока и на моем веку, кто хоть как-то был в моей треклятой жизни. И принимал в ней какое-то участие. Да и практически – все! Была и есть, мне и для меня, вместо матери и отца! Пока первая работала и отбивалась от мыслей о втором! А после… После – на самостоятельном. Так сказать: под свою ответственность и на своем попечении! Я принадлежала – лишь себе. Только, сугубо, на материальном попечении – я была у нее. Что касалось отношений, как чувств и эмоций, так ощущений и души – было не к ней.

И что же я вижу теперь? Теперь – я вижу, что, оказывается, в ней есть душа! Душа, представляете?! Чувства и ощущения, эмоции… Сердце в ней есть! Чертова душа и в черством сердце, которую она сейчас дарит этому отродью! Не мне. Ему! Почему же тебе так везет-то, сученыш, а?!

– Да пошла ты! – выкрикнула я.

И обувшись, подорвалась со своего места, идя в сторону дороги. Кое-как накинув на плечи куртку, и застегнув ее молнию на половину, я побрела по коричнево-желтой, земляной и песчаной, тропинке. Сквозь темно-зеленые деревья и кусты, по непроглядной, и хоть глаз выколи, темноте. Не разбирая дороги и силуэтов, чего бы и кого бы там ни было, впереди. Класть! Я больше не останусь в этом окружении. Не останусь рядом с этими людьми! С этими нелюдями. А казалось бы: кто есть кто! С их чертовыми детьми и Анной, забивающей на собственного ребенка, чтобы уделить внимание чужому. Прекрасно! Добросовестная… Кхм!

Пусть я споткнусь и пусть упаду, разобью нос и голову. Тело и душу. Сердце! Что, собственно, одно и тоже! Или меня изнасилуют, например! А может – даже и убьют. Пусть. Я готова к этому! И не потому, что, скорее всего, возрожусь. Хоть, мысли мои, как и дела, достаточно крамольные и каверзные. Но неестественная смерть, как не суицид, обязывает к прощению и отпущению! Лишь бы – только не терпеть эту ноющую и снедающую, меня, боль. Что сейчас рвет меня на части. Не хочу чувствовать ее! Не хочу…

Нужно уйти! Куда? Неважно! Лишь бы – далеко. К кому? Не имеет значения! Лишь бы – не домой. И лишь бы – не обратно. Не вернусь! Не попрошу прощения. Хватит! Напросилась – за всю свою недолгую, но какую-то, жизнь.

Кто же знал, что официальная, как и капитальная, ссора – произойдет, именно, сейчас? Если бы мне сказали, что я пошлю родного человека и уйду ночью из леса – в никуда и одна… Я бы не поверила! А после – рассмеялась и плюнула бы в лицо. Разу уж идти по всем штампам и баянам – так идти по всем. Но… Вот! Верь или не верь, а это случилось – сейчас! И как-то… Не страшно, даже. Не больно! Не настолько, чтобы… Чтобы невмоготу и никак! Стало – даже легче! Будто… Камень с души упал! И хоть она и болит… Продолжает ныть и подвывать, скрестить и выскребать, меня же и из себя. Акклиматизация – всегда проходила для нее тяжко. Но болит – уже не так сильно и не так тянуще. Эту боль можно терпеть! И я потерплю. Как обычно, в принципе.

Плевать на нее и на ее друзей. На их детей и на всех свидетелей. Плевать! Надоело держать авторитет! Тихая и примерная девочка! Ее только в пример и ставить! Чуть ли – не боготворить, ага! Обожествлять! И в попу целовать! Ради всего… к-хм… не моего святого! Надоело нести этот хомут. Надоело тянуть вожжи, таща за собой этот караван и корабль. Надоело. Я – не бурлак!

Пусть ненавидят! Даже – пусть презирают. Я буду не против! Рано или поздно – они должны были увидеть мое истинное лицо, без этих чертовых масок! Что, в большинстве своем, понавешали они же сами и для себя. И они его увидели! Да будет свет!: сказал недоэлектрик-перехирургсапер и перерезал не те красно-синие провода!

В переднем правом кармане куртки разрывается телефон. Повторяет, снова и снова, одну и ту же мелодию звонка. А я продолжаю идти – как в сказке: не зная куда! Не принесу, да, но: несу то, не зная что. Себя! А куда? На Кудыкину гору, чтобы спрыгнуть с нее! Но перед этим… Толкнуть всех тех и этих. Пропущу и провожу, так уж и быть, в последний-то путь!

Спотыкаюсь о темно-коричневые, почти черные, старые и трухлявые, иссохшие и большие, длинные и толстые корни деревьев. Прорвавшие и прорезавшие побитую и истерзанную, потрескавшуюся со временем и потресканную самим временем, дорожку под ногами. Запинаюсь о серые камни, осекаюсь о стеклянные бутылки. Считаю прочую мерзость. Радуясь, что и не носом. Вроде – оставленного цветного, пищевого и питьевого, мусора. Разноцветного и разношерстного – продакт-плейсмента.

Практически падаю, но, в последний момент, ловлю сама и себя же. Удерживаю равновесие, перевожу сбившееся дыхание и иду еще быстрее. Хотя… Куда уж быстрее? Знаю, что оторвалась и что меня уже никто не догонит. И не начнет даже погоню! Не начал! Не начала… За кем и чем? Но ощущение чьего-то присутствия – не покидает. Не оставляет – ни на одном из шагов. Неужели, догнала? Но, да… О ком и о чем это я говорю? Эта женщина – не переступит через себя! Даже и, тем более, ради меня. Не наступит на шею своей гордости – своей же гордыней. Человек, а столько греховного пафоса! Не дадут же забрать ее – из личных интересов и побуждений. Или… Или, да? И она… Догнала?!

Слышу хруст сухих веток за спиной… Ускоряюсь! Но… В секунду оказываюсь поймана! Чья-то правая рука хватает меня за плечо, разворачивает и… Оглушительный шлепок! Резкий и резвый хлопок. Пощечина! Вторую руку-то, левую, я и не заметила! Вышло – смачно! Голова отклонилась назад. Пришлось – даже согнуться и чуть выгнуться, чтобы не упасть. А после – приложить правую, уже свою, но прохладную ладонь. К своей же правой, горящей и покрасневшей, раскрасневшейся, как никогда и нигде, ни с кем и ничем, щеке.