Командир вместе с адъютантом, за его смоляную, выпадавшую из-под фуражки шевелюру прозванным Махно, прохаживался перед строем. Исподлобья всматриваясь в молодые и не очень, сплошь исхудавшие, далеко не молодецкие лица партизан, словно искал кого-то. Все молча и неподвижно замерли, не понимая, чего от них хочет этот человек, во власти которого была жизнь и смерть каждого. Стоя в отдалении, похоже, так же томились начальник штаба отряда молчаливый лейтенант Куропаткин и еще кто-то незнакомый. Пройдя до конца шеренги и, как показалось Макаревичу, зафиксировав на нем свой испытующий взгляд, командир вернулся на середину поляны.

– Где дисциплина?
– грозно прорычал он.
– Где порядок? Где бдительность? Дисциплины нет! Порядка нет! Бдительности нет!
– объявил он крепким командирским голосом, заключив все не менее крепким матом.

В строю, наверно, как-то отреагировали на это становившееся уже привычным выступление, может, заговорил кто-то, и командир продолжил с еще большим азартом:

– А команда "вольно" была? Я спрашиваю: команда "вольно" была? Не было команды "вольно". Так какого же хрена вы ерепенитесь?.. Смир-р-рно!
– закончил он совсем уж громовым криком, от которого, казалось, качнулись мокрые верхушки сосен. Макаревич, похоже, тоже вздрогнул, а сосед тихо проговорил с невозмутимой улыбкой:

– Ох, как грозно, как страшно!..

В его тоне слышалась явная насмешка, и Макаревич с тревогой подумал- хоть бы на полянке не расслышали. Но нет, все-таки далековато. Тем более что командир с упоением продолжал разнос:

– Я наведу порядок! Я заставлю выполнять приказы командования! Я заставлю уважать дисциплину!..

– Какой як! Хоть поклажу клади, - тихо бормотал сосед.

– Бдительность, бдительность и еще бдительность!
– раздавалось на осенней поляне.
– Понятно, аллюр три креста?

Похоже, наконец он угомонился; кавалерийская команда, произнесенная, видно, для собственного успокоения, была первым того признаком.

Начальник штаба подал команду "вольно", и вся командирская группа направилась к стоявшим невдалеке оседланным лошадям. Отряд в здешних лесах размещался рассредоточенно, и командир с охраной разъезжал между подразделениями, появляясь в них в самое неожиданное время.

Оставшись без командира, партизаны не спешили расходиться, командиры поменьше принялись распределять людей по нарядам, некоторые курили или просто ждали. Обычно после построения люди оживлялись, слышались смех и шутки; но сегодня было не до шуток, после несправедливой взбучки мало кого тянуло на юмор. Сосед Макаревича отошел к группе знакомых, о чем-то скупо переговаривался там. Появился Махно, неопределенного возраста человек, перетянутый ремнями, с немецким автоматом на плече.

– К командиру!
– кивнул он соседу, и тот, недоуменно пожав плечами, покорно пошел к дожидавшемуся возле лошадей командиру.

Макаревич проследил взглядом за ним, вперевалку шагавшим по мокрой хвое в измятой красноармейской шинели, которая была ему до колена. Подойдя, тот, как и полагалось, взмахнул рукой к облегавшей голову пилотке, и между ним и командиром произошел не слышный издали разговор. Впрочем, разговор казался спокойным, без крика, и это успокоило Макаревича, ожидавшего чего-то скверного.

В это время его окликнул взводный старшина Дмитренко, объявивший, что Макаревич назначается в дозор со стороны деревни Вязовичи.

– А где это?
– спросил Макаревич, но и комвзвода не знал, прежде дозоры туда не назначались.

– Кто знает?
– спросил Дмитренко, но никто ему не ответил, похоже, никто не знал.

А если и знал, кому была охота тащиться невесть куда, может, черту в зубы. Но тут подошел сосед по строю с явной озабоченностью на худом мальчишеском лице.

– Вон Довжик знает, - подсказал кто-то, и старшина обернулся к нему:

– Где Вязовичи, знаешь?

– Знаю, - уверенно ответил Довжик.

– Пойдете в дозор. Командир приказал. Где мостик, знаешь?

Отправляться надлежало тотчас же.

– А сменят когда?
– спросил Довжик, из вопроса которого Макаревич заключил, что напарник, пожалуй, опытнее его, - он же вот не догадался спросить о смене.

– Сменим, сменим, - неопределенно ответил Дмитренко, и они неспеша пошли по просеке.

– Ну и отрядик! Ну и командир!
– немного отойдя, проворчал Довжик.

Макаревич и сам видел - в отряде со сменой командира становилось все хуже. Он так и сказал Довжику.

– Самодур и дурак, - подтвердил Довжик.
– Охломон горластый. Аллюр три креста...

Чем-то, однако, командир его донял, подумал Макаревич и спросил, зачем тот его подзывал. Довжик озабоченно оглянулся на недалекую еще полянку.

– Понимаешь, сапоги ему мои не понравились. Говорит, вражеская форма. А я за эти сапоги едва пулю не схлопотал. Зато вот - ноги сухие.