Шрифт:
Вандерер на секунду взглянул в ее блестящие глаза. Глубокая искренность этих слов исключала банальный ответ.
— О, если бы вы были со мной до конца откровенны! Она покачала головой с грустной улыбкой.
— Разве это невозможно?
— Невозможно.
— Но все-таки я кое-что знаю… Как странно, что сегодня я могу вас провожать, а через две недели я буду вам ни на что не нужен.
— Да, через две недели, — машинально повторила Рената, все более ускоряя шаг.
Через пять минут она была у ворот своего дома, откуда озабоченно выглядывал слуга.
4
— Ну, Рената! В своем ли ты уме? Остался всего лишь час до выезда — и как ты думаешь все успеть?
— Я не поеду на вечер, — ответила Рената и, видя ужас и недоумение матери, прибавила из сострадания:
— Я больна.
Лони и Марта стояли бледные, как две лилии. Лицо фрау Фукс помертвело. Рената сняла кофточку и шляпку и прилегла на оттоманку.
— Но что с тобой, Рената? У тебя голова болит? Ты устала? Не послать ли за доктором? Почему же нет? Тебя знобит? Надо скорей уведомить герцога.
«Если бы я сама знала, что со мною, — тоскливо подумала Рената. — Только завтра мне опять захочется пойти посмотреть на „Заскию“ Уленбурга».
Фрау Фукс скоро успокоилась. Когда она сама выходила замуж за Фукса, с нею тоже случались непредвиденные недомогания. В конце концов все уладится. Скоро Рената станет герцогиней, и все эти волнения останутся позади. Сегодня она разложит об этом пасьянс.
Рената лежала. Около нее сидели на корточках Лони и Марта. Рената молчала, а сестры, не переставая, болтали меж собой. «Так ты говоришь, белокурый лейтенант преследовал тебя до самого дома»? — «Нет, только до моста». — «Я его недавно видела. Его усы стали заметно длиннее». — «Он тебе кланялся? Мне он всегда кланяется». — «Знаешь, кого он мне напоминает? Асессора в „Современных женщинах“». — «Тише! Вдруг мама услышит…»
От болтовни сестер Ренате стало еще тоскливее. Неясные мысли и смутные образы проносились в сознании: красивые южные ландшафты, лицо ребенка на картине Рембрандта, и, наконец, вынырнула строка: «Душа твоя, лишь вознесясь в надзвездные высоты»…
Дверь первого этажа хлопнула. Вошла служанка прибавить углей в камин. С улицы донесся стук экипажей. Лони распространялась об эспаньолке придворного тенора. Проза действительности назойливо лезла из всех углов.
Фрау Фукс пришла с письмом, которое только что принес почтальон.
— Ну, дети, слушайте. Папа пишет, что на днях мы получим дворянство. В воскресенье он уже будет здесь.
Рената медленно приподняла голову с подушки и облокотилась на руку. Возвращение отца было обстоятельством, требовавшим немедленного решения. Но к какому решению могло прийти ее слабое сердце? Она неподвижно смотрела в темноту вечера и думала о бегстве. Точно какое-то безумие овладело ею.
5
Ветер дул ей в лицо и развевал шаль. Путь был неблизкий. Дворец герцога находился в противоположном конце города.
Комната казалась девушке тюрьмой, и ее неудержимо тянуло прочь. Вернулся слуга с запиской от герцога:
«Милая Рената! Ты поставила меня в большое затруднение своей загадочной болезнью. Я почти не знаю, что мне делать. Вряд ли это можно будет исправить. В данную минуту я, конечно, не могу приехать; заеду завтра утром. Скверная история.
Рудольф».
Дикая и счастливая усмешка промелькнула на лице Ренаты, и она вдруг встала.
— Я ухожу к себе, спокойной ночи, — сказала она.
— Так рано? — с удивлением спросила фрау Фукс. — Впрочем, ты права, Рената. Сон целителен. Спокойной ночи, дитя мое!
Придя наверх, Рената поспешно оделась, накинула шаль, заперла свою комнату и прошла в прихожую, где уже было темно — фрау Фукс экономила на освещении. С бьющимся сердцем она прислушалась, медленно спустилась с лестницы, еще раз прислушалась и, уловив, как горничные с лакеем поют в кухне, поспешно вышла.
Все окна были освещены. У главного входа гарцевали два конных жандарма. Величественный швейцар стоял у двери и презрительно осматривал улицу. Он решительно преградил дорогу Ренате, когда та попыталась пройти в подъезд, но, узнав ее фамилию, от изумления мгновенно утратил все свое величие и, распахнув дверь, долго глядел ей вслед с самым глупым видом.
Все, что произошло потом, походило на видение расстроенного мозга. Мрачная угловая комната в башне; полуспущенные газовые рожки; зеленоватая, точно заплесневевшая, мебель; твердые, но не торопливые шаги; герцог, остановившийся на пороге; тишина комнаты, сделавшаяся теперь вдвойне ощутимой; изумленный и негодующий голос, звучавший точно откуда-то издали; слова:
— Так ты здорова, Рената? Зачем же ты все это сделала?
— Я не знаю. Мне хотелось хоть на один час почувствовать себя свободной. И еще я хотела испытать, — тут голос ее сделался едва слышным, — найду ли я в тебе сочувствие. Но я не нашла.