— Вы хотите, чтобы я опять ушла? — беззвучно прибавила она.

Но Анна была далека от этой мысли. Она радушно пригласила Ренату раздеться.

— Боже мой, как вы выглядите, фрейлейн! Хотите чашку кофе или стакан вина? Какие у вас ледяные щеки и холодные руки! Конечно, вы останетесь у меня ночевать, это само собой разумеется. Сейчас мы снимем башмаки и наденем вот эти теплые туфли.

Анна опустилась на колени перед Ренатой и стала расшнуровывать ее ботинки. Рената наклонилась, положила руки на плечи Анны и прижалась губами к ее волосам. Анна Ксиландер замерла на мгновение, чувствуя, как слезы Ренаты падают на ее волосы. Потом она поднялась и постаралась успокоить девушку. Когда Рената перестала плакать, Анна с участием спросила:

— Вы разве больше не возвратитесь к Вандереру? Рената отрицательно покачала головой.

— Я позже расскажу… — прошептала она.

Но так как Анна все озабоченнее смотрела на нее, то Рената, не откладывая, поведала обо всем: как она последовала за Анзельмом без всяких колебаний, гордая сознанием свободного выбора; как она вскоре заметила, что Вандерер не таков, каким она его считала; как он лишился состояния и тогда предстал в своем истинном виде. С каждым днем они становились все более и более чужими друг другу, так как он не выполнил ничего из того, чего Рената ожидала от человека, которому беззаветно отдалась. И в заключение, когда она отказалась принадлежать ему, он обнаружил самые отвратительные животные стороны своей натуры.

— Ах, это было так гнусно; мне казалось, что я по уши увязла в грязи.

Анна Ксиландер слушала с глубоким пониманием во взгляде. Не ее ли собственная жизнь представала в этом рассказе? Правда, с той разницей, что сама Анна всегда избегала прямых столкновений и отдавала себя, даже когда любовь прошла, уступала из сострадания и дружбы, отдавалась из-за легкомыслия и боязни сцен. Таков жизненный путь женщины: вначале маленькая тенистая роща, потом долгая пустыня с голодом и жаждой. Хорошо еще, что Стиве был человеком, с которым можно было поддерживать дружбу. Анна горячо обняла Ренату и спросила: знает ли она историю с подложным письмом? Рената не знала.

Выслушав рассказ Анны, Рената долго молчала.

— Он сделал это ради меня, — задумчиво сказала она наконец.

— Возможно, вы еще помиритесь с ним, — сказала Анна, которая не могла себе представить, что будет дальше с Ренатой.

— Никогда! — страстно воскликнула Рената, крепко сжав руку Анны, как будто боялась, что ее оторвут от нее.

— Не нужно говорить «никогда», Рената!

— Нет, нет, это невозможно!

— Почему? Как же вы будете дальше жить?

— Буду работать.

— Это легко сказать. Многие так говорили. Но изящные ручки не годятся для работы.

— О, я готова быть поденщицей, только бы не возвращаться назад!

— Не лучше ли вам помириться с вашими родителями?..

— Ах, фрейлейн Ксиландер!..

— Зовите меня Анной, так проще. Рената застенчиво улыбнулась.

— Если бы вы знали, как это невозможно теперь. Я скорее брошусь в Изар, чем обращусь к ним.

— Почему вы говорите: теперь? Ах да, я забыла спросить: где вы были со вчерашнего дня?

— Я долго блуждала по улицам, несколько часов. Потом зашла в отель, не знаю даже, как он называется.

Вдруг она отчаянно зарыдала, будто вспомнив о чем-то.

Немного успокоившись, Рената порылась в кармане платья и вытащила измятые голубые бумажки. Это были три или четыре купюры достоинством сто марок. Она посмотрела на них с тупым вниманием, потом встала, подошла к топившейся печке, отворила дверку и хотела бросить деньги в огонь, но Анна кинулась к ней и удержала ее руку.

— Вы с ума сошли! — закричала она.

Рената выронила бумажки и крепко схватилась за печку, как будто боялась упасть. С новым приливом отчаяния вспоминала она прошедшую ночь, в которую испытала всю тоску одиночества, бродя по улицам. В сознании своей полной беспомощности она зашла на телеграф и послала отцу телеграмму: жалкие слова, продиктованные безумным страхом. Утром она получила перевод и ни слова в ответ. В этот час она испытала безграничное унижение.

Анна Ксиландер сидела за столом и с любовью разглаживала бумажки.

— Здесь четыреста марок, — сказала она. — Зачем вы хотели сжечь эти деньги?

— Мне противно на них смотреть, — ответила Рената глухим голосом.

Анна Ксиландер улыбнулась.

— Дитя! Разве деньги имеют индивидуальность? Поймите, ведь ничто еще не потеряно. Кто чист, тот и останется чистым. В сущности, мы, женщины, не знаем, где добро, где зло. Мы сидим и ждем, чтобы пришел мужчина и показал дорогу. Но никто не приходит. Мы не понимаем сами себя, нам необходимо, чтобы кто-нибудь нас понял. И почти всегда мы хватаемся за первого встречного; но он никогда не бывает самым лучшим. Иногда я иду по улице и думаю: «Вот это он!» или: «Этот мог бы быть им»… Иногда один взгляд стоит целой долгой жизни. Но человек проходит мимо, и больше я его никогда не встречаю. Я нахожу, что мир скверно устроен.