– И в чём суть этой игры? Какова твоя роль? Саши? Где мой брат? Он появится? Есть доказательства, что он вообще существует? Сколько всё это будет длиться?

Алиса закатила глаза.

– Ну что за человек! Задаёт такие занудные вопросы. Я не стану на них отвечать. Но ты можешь задать другие, те, которые интересуют тебя на самом деле, – она поиграла бровями, и я, невнимательно оглядев её, попробовал сосредоточиться.

Что меня интересует на самом деле? Пока эта выдуманная история, которую пытались мне навязать, не интересовала меня вообще. Что спрашивать? Вопросы логики её не устроили. А других у меня нет. Хотя…

Переведя взгляд на пруд, я закусил губу. По инерции. Так я, похоже, делал в прошлом; разум знал больше тела, но меня волновало другое: почему человек из воспоминаний так не похож на меня нынешнего?

– Например, что ты знаешь о себе? – не дождавшись ответа, подсказала Алиса. – О своей жизни. Кем были твои родители, какой любимый цвет у мамы.

– Не уверен, что он у неё вообще есть, – нахмурился я, представляя безликую женщину в джинсах и свитере кремового цвета. – Мне кажется, у большинства людей его нет.

«Даже, пожалуй, у меня».

Я перебрал немногочисленные воспоминания своего нового прошлого. В эпизоде с песочницей я в коричневых шортах и голубой футболке, в которые меня, очевидно, одела мама; в воспоминании с подружками Кристиана на мне чёрные брюки и тёмно-бирюзовая водолазка; отца я встретил в джинсах, короткой серой куртке и чёрной шапке. Никакой уникальности. А вот близнец – у него даже был какой-то стиль. Одежда всегда строгая – никаких спортивных штанов и мешковатых кофт, – палитра включает оттенки чёрного, белого, фиолетового, синего. Он всегда кажется идеальным, в отличие от меня.

– Ты никогда не задумывался, почему у тебя нет детства? – продолжила Алиса, не давая задержаться на восхвалении близнеца. Пришлось посмотрел на неё снова.

Разве у меня его нет? Наверняка есть, у всех есть детство. Скучное, яркое, счастливое, несчастное – разное. И моё было таким же. Всё как у всех.

– Попробуй вспомнить что-нибудь из того времени, – посоветовала она следом.

Это предложение отозвалось старой доброй болью в виске. С каждым таким вопросом память всё больше становилась похожей на тёмный лес, в котором я заблудился, не имея даже надежды на спасение.

– Мне это не нужно, – заявил я, надеясь соврать и ей, и себе, как будто эта ложь что-нибудь изменит.

– Уверен? – Алиса посмотрела на меня со злорадной усмешкой. У неё безоговорочное преимущество. Наверное, это действительно игра – иначе почему все ответы известны ей до того, как я их произнесу?

Я медленно (совсем не уверенно) кивнул, но Алиса не стала спорить. Даже сделала вид, что поверила.

– Это неправильно, но дело твоё.

– Видимо, вы где-то ошиблись, сделав меня таким нелюбопытным, – я по инерции взглянул на часы, с удивлением отмечая, что просидел в парке почти полчаса. – Скажешь что-то ещё, или я могу возвращаться на работу?

– Ступай, – пожала она плечами и, встав, зашагала в сторону выхода, периодически останавливаясь у деревьев и что-то рассматривая.

«Мне неинтересно», – упрямо повторил я про себя, поднимаясь и отряхиваясь. Возникло непреодолимое желание стряхнуть с себя эту встречу. Хотя бы так.

На работе, отвлекая меня от любимого цвета, утерянного детства и прошлого, Марина напомнила, что утром, когда я вошёл, она пригласила меня в гости на мои любимые котлеты – какие-то чудные из курицы и майонеза, – и я, не вслушиваясь, согласился.

«Придётся изменить утреннее "да, конечно" на "прости, давай в другой раз"».

Как ни странно, обошлось без ссор. Услышав отказ, она, положив руки перед собой, сделала глубокий вдох – как советуют в успокоительных тренингах, – посмотрела с минимальным, но всё-таки заметным упрёком и до конца дня со мной не разговаривала. Но меня это не волновало, даже если бы она в ярости вздумала разнести мебель в щепки. Наша с ней драма проигрывала на фоне моей личной.

Дома, включив для фона сериал, я стал рыться в памяти. Детство. Конечно, оно у меня было. У меня была мать, но…Я не мог представить её, не знал, что она любила, что ненавидела, каким был её голос. Она просто была. И всё. Как деревянный брусок, внутри которого скрыта шахматная фигура. Однажды она превратится в полноценного участника партии, а пока это лишь деревяшка. Мои размышления были прерваны сериальной героиней, которая достаточно громко, чтобы достучаться до моего сознания, стала жаловаться на несправедливость судьбы или чего-то вроде того, и я вспомнил пасмурный осенний вечер. Я, Кристиан и мама – не та женщина в свитере – сидим за столом на кухне с уродливыми обоями. Мама приободряет нас, но что именно она говорит, почти не разобрать. Я уловил лишь пару фраз:

– Вы же сильные мальчики, вы справитесь. И я справлюсь, если вы мне поможете.

Кристиан энергично кивает и смотрит серьёзно, словно нам не пять, а намного больше, и мы действительно понимаем, что происходит.

Я тряхнул волосами. Нет. Это не моё прошлое. В моём не было братьев, не было цветастых обоев, от которых рябило в глазах. В моём прошлом мама пила и всего через несколько месяцев после ухода отца я, придя из школы, нашёл в доме врачей, смотревших с рабочей скорбью и говорящих про какие-то таблетки. Но я не помнил похорон, не помнил, чтобы страдал, чтобы мной занималась служба опеки. Может, разум стёр из памяти эти события, пометив как неприятные? Где-то я про такое читал. Я точно знал лишь то, что после смерти матери меня взяла к себе тётка – мамина старшая сестра. Злобная тощая дамочка, с которой отношения у меня не сложились с самого начала. Она любила напоминать, что я свалился ей на голову, как жёлтый снег (она мерзко хихикала при этом плоском сравнении), и что нам никогда не стать семьёй, потому что она не сможет заменить мне мать. Она никогда и не пыталась, заранее решив, что не справится с моим воспитанием, и я должен делать всё сам. А мне было пятнадцать, и её равнодушие означало неограниченную свободу, которой я… пользовался или нет?