Тем временем он снова взял мои руки в свои и нежными, осторожными, будто бы исцеляющими движениями нанес мазь на раны, за которые мне больше не было так мучительно стыдно. Тепло, исходящее от его тела отогревало. Казалось, его бурлящая жизненная энергия, похожая на огненную лаву, проникает в меня через эти прикосновения, такие легкие и, в то же время, полные пульсирующей силы.

Пока учитель перематывал мои раны свежими бинтами, мы не сказали друг другу ни слова, но чувство свершения роднящего таинства не покидало нас обоих. Я прекрасно видела это по его глазам, хоть он и старался сохранить свое всегдашнее скептически-непроницаемое выражение, чувствовала по биению его сердца, которое внезапно, на несколько коротких секунд, ощутила, как свое.

Происходило то, что раньше я считала невозможным. В моем маленьком мире постепенно высвобождалось место для очень значимого человека, которому удалось приоткрыть завесу тайны, заглянуть в самый темный угол моего сердца и принять меня — без унижающей жалости, без отвращения.

Раньше только Марк был способен на это, только он видел и принимал меня настоящую. Но с момента нашего расставания, моя личность, привыкшая быть половинкой одного целого, безвозвратно умерла. С каждым новым днем я все меньше походила на прежнюю Алешу. Я жила жизнью, о которой Марк не имел никакого понятия, общалась с людьми по принципам, которые ему было бы трудно принять, даже имя мое произносили теперь по-другому.

В ту минуту я впервые поняла, насколько необратимые перемены произошли со мной с момента отъезда из семьи Казариных. Но осознание того, что даже сейчас рядом есть человек, готовый принимать меня такой — изломанной, привыкшей прятать свои истинные чувства и прикрываться фальшивой беззаботностью, давало надежду на то, что я смогу справиться со всеми проблемами. Даже с этой обманчиво-спасительной зависимостью, безвозвратно уродующей мое тело.

После того, как Вадим Робертович ушел («Ненадолго!» — с нажимом произнес он у двери) я еще долго сидела ошарашенная. Полузабытое ощущение того, как это — не притворяться, быть честной, и просто жить, расслабляло и убаюкивало.

Мне вдруг очень сильно захотелось нырнуть под одеяло, укутаться, зарыться в подушки — не украдкой, на пару часов, а напрочь забыв обо всем, залечь на дно самого глубокого и исцеляющего из снов.

Я больше не переживала о Яре — я знала, что он вернется к вечеру и найдя меня спящей, не станет будить. Наконец-то я могла позволить себе по-настоящему расслабиться.

Открыть глаза у меня получилось только на следующее утро, когда яркий солнечный свет не могли сдержать даже заботливо задернутые Ярославом занавески. Рывком сев на диване, я с удивлением поняла, что проспала почти двенадцать часов. Остаток вчерашнего дня и вся ночь пролетели как одна минута, и теперь я снова возвращалась к жизни — обновленная и по-настоящему отдохнувшая впервые за несколько месяцев.

— С добрым утром, страна! Кто это у нас здесь такой счастливый проснулся? — на пороге нашей комнаты появился Яр с двумя чашками дымящегося кофе.

Взлохмаченные волосы и наспех натянутые джинсы выдавали его недавнее пробуждение, но, несмотря на это, из кухни уже доносились ароматные запахи готового завтрака.

— Привет, — улыбнулась я, принимая из его рук чашку, которую он протянул мне, присаживаясь на край дивана. — Что-то я совсем разоспалась. Давно такого не было.

— Ага, Лекс, давно. Я вчера старался тебя не будить, думал, вскочишь среди ночи, как обычно. А потом уже переживать начал — что это ты так долго не шевелишься. Даже начал специально на кухне тарелками и ложками греметь, чтобы к завтраку тебя разбудить.

— Ну, почти так и получилось! Я как раз на кофе и проснулась, — заявила я, допивая последние капли бодрящего напитка и довольно потягиваясь. — Мне сегодня нужно побольше кофе, для сил и смелости. Яр, я же в университет возвращаюсь. Ты не против? Сможешь побыть здесь немного один? А то я кружу вокруг тебя сутки напролет, ты от меня уже на прогулки по полдня сбегаешь, — пошутила я, на самом деле очень переживая, как мой друг отнесется к такой новости. Ведь сам-то он учебу давно бросил, а мои активные студенческие планы могли стать дополнительным и болезненным напоминанием о его старой жизни.

К счастью, я ошибалась — Ярослав, услышав новость, заметно оживился и даже выдохнул с облегчением.

— Ну наконец-то, Лекс, наконец-то! А я все думал, как бы тебя покультурнее так пнуть, чтобы не загуляла совсем. Я все понимаю — мы тут с тобой классно проводим время, но мне можно, я птица свободная! Не дергайся и не смотри на меня глазами побитой собаки, я совсем не комплексую по этому поводу. Наоборот, очень рад, что моя жизнь теперь не измеряется забегами "от сессии до сессии". Но ты! Тебе-то диплом не помешает! И, кроме того, ну представь, как бы я чувствовал себя, зная, что из-за меня ты завалила учебу? Что я — несмышленый младенец какой-то? Не надо со мной нянькаться, ты и так сделала столько хорошего, сколько ни один человек… Ладно, не будем вдаваться в лирику, — резко свернул он на другую тему. — Но ты пойми, все действительно здорово и я дорожу тем, что имею, так что глупостей делать не буду. И ты можешь спокойно заниматься своими делами. Я серьезно, Лекс. Собирайся, беги на учебу и не вздумай париться из-за меня — ни минуты, ни секунды. Я большой мальчик, смотри, даже еду сам приготовил! — попытался пошутить Яр, но я, не дав ему продолжить, резко отставила чашку и порывисто обняла его в порыве благодарности.

Его одобрение и понимание были так важны, как и то, что он не стал избегать объятий, отстраняться от меня, а лишь успокаивающе похлопал по спине, выражая молчаливую поддержку. Теперь я понимала, что Яр действительно в порядке — настолько, насколько это было возможно в его положении. И я снова могла уделять больше внимания учебе без страха упустить момент, недоглядеть, не оказаться рядом в трудную минуту.

Похоже, наша жизнь на самом деле немного наладилась.

Вот только для того, чтобы насладиться ее радостями, мне нужно было поторопиться — слова Вадима Робертовича о том, что случится, если я не явлюсь сегодня в универ, очень ярко отпечатались в моей памяти.