— То есть, концовка кажется тебе слабенькой? — чувствуя, как все холодеет внутри, переспросила я. — Не оправдывает всей той работы, которую я… которую мы с тобой проделали?

— Да нет, черт бы тебя побрал, птичка! Я не об этом. Концовка сильная, как жирная черная точка. Слишком черная. И слишком, знаешь, жизненно правдивая. Никто не хочет об этом думать, но живем, как и умираем мы чаще всего одни. На твоего героя все забили откровенно, а большинство из нас просто закрывает глаза и прячется от этого. Мы окружаем себя приятелями и прихлебателями, чем больше, тем лучше. Мол, смотрите, какой я, всем нужен! А на самом деле — всем друг на друга плевать. Потому что те, другие, тоже бегут от одиночества и тоже спасаются за счет принадлежности к стае. Вот так и используем друг друга, прикрывая неумение идти по своей дороге и жить по своим правилам. Скажу честно, это больная тема для меня, Алексия. Да ты уже и так поняла это… — Вадим шумно выдохнул. — Задела ты меня за живое. Очень сильно задела. Вот только не нравится мне, что ты пришла к этому выводу так рано. Я начинаю думать, что слишком дорогой ценой далось тебе это прозрение. Уж лучше бы ты так и оставалась наивно-восторженным желторотиком, да писала себе о любовях-страдалищах.

Я смотрела на Вадима во все глаза и улыбалась, понимая, что его непритворное волнение было лучшей наградой за мою усталость и недоспанные ночи. Слова насчет неумеренной депрессивности и жесткой правды жизни ни капли не расстроили меня. Наоборот, после такого я больше не боялась отпустить роман, что и продемонстрировала, выдернув из рук Вадима последний лист, и, подбежав к столу, размашисто вывела шариковой ручкой финальное "Конец" под последней отпечатанной строчкой.

Вот и все. Так, символично, под конец века, я закончила свою первую книгу.

— Алексия! — недовольно буркнул учитель, так и не вышедший из состояния хмурой задумчивости, в то время как я рассеянно-счастливо любовалась делом рук своих. — Помнишь, я пообещал, что мы напьемся по-человечески, когда ты впервые опубликуешься? Считай, что я наврал. Надо напиться сейчас. У тебя есть что-то в закромах, или мне метнуться в ликеро-водочный, в лучших традициях всех алкоголиков — в семь утра?

Я перевела на него взгляд, полный недоверчивой радости. Праздник? Так рано? Хотя… Конечно же да! Пусть будет праздник! Ведь мы оба так долго шли к этому утру и заслужили возможность отметить окончание нашей работы.

Не чувствуя усталости после бессонной ночи, я тут же начала приготовления, втащив в кухню все самые важные, на мой взгляд, атрибуты замечательного времяпровождения: свечки, гирлянды и даже один сувенирный фонарик. Вадим смотрел на это скептически, радуясь хотя бы тому, что приобщаться к традиции утренних алко-побегов нам не пришлось. В холодильнике, кроме жалкого кусочка сыра и нескольких яблок в ожидании нового года стояли бутылка шампанского и недопитый коньяк. Но учитель оценил это «богатство выбора» весьма скромно:

— М-да… Ну ладно, для разгона хватит. В конце концов, если душа развернется и запросит добавки — всегда есть гастроном за углом, так что… Поехали! — заявил он, присаживаясь к столу и недоверчиво поглядывая на многочисленные мерцающие огоньки свечей, дополняемые сиянием моей блаженной улыбки. — Ты от огня отодвинься… Не хватало, чтобы мы тут вечеринку для пожарников с утра пораньше устроили. У нас, вообще-то, другой повод. Я вот даже тост придумал, несмотря на всю мою нелюбовь к ним… ну ты знаешь.

— А может, это и не тост, а застольная речь! — послушно отбрасывая волосы назад во избежание возгорания, радостно заявила я, пытаясь ободрить учителя.

— Застольная? — недоверчиво приподнял он бровь. — Ты где здесь застолье увидела, святая простота?

Я сконфуженно уставилась на нашу спартанскую закуску — яблоки-мандаринки, кусочки сыра и четверть шоколадки.

— Ладно, не парься! — приказал Вадим, глядя на мое лицо, огорченное пониманием, насколько я плохая хозяйка. — Мы, вообще, не о том говорим! Садись — и слушай меня. А сказать я хочу вот что, — он торжественно поднял рюмку с коньяком. — Алексия. Сегодня — утро рождения твоей книги. И, несмотря на то, что мы сейчас с тобой феерически нажремся — а у меня именно такое настроение — расслабляться еще рано. Очень рано. Я понимаю, это не те слова, которых ты от меня ждала.

— Нет, ну почему же! — опять возразила я, далекая от надежд на восторженные поздравления «Теперь твоя жизнь прожита не зря!», слишком это было не его в стиле.

— Я сказал — сядь и слушай. И пей свое шампанское, можешь начинать, у нас тут пьянка, а не просто задушевные разговоры. Так вот — продолжаю. Сразу хочу предупредить, чтобы ты не настраивалась на сказку и манну небесную. Готовься опять бодаться, бороться и доказывать, что ты не очередная дура-однодневка. Бороться ты будешь не одна, это понятно, но уже сейчас тебе лучше усвоить одну вещь. Никто. Не ждет тебя. С распростертыми объятиями. Будет много отказов. Пару раз тебе посоветуют завязать с этим делом. Кто-то тебя высмеет, кто-то оскорбится, кто-то обвинит в спекуляциях, чернухе и прочих грехах. И вот то главное, к чему я вел. Если ты хотя бы на несколько секунд поверишь этим словам — я тебя придушу. Собственными руками. Лучше тебе знать об этом прямо сейчас. За твой успех! — и он резким глотком осушил свой бокал.

Второй тост был не менее авангардным. Учитель внезапно признался в том, что он козел и потребовал назвать его этим нелицеприятным именем. Я отпиралась, как могла, заливая свое смущение шампанским и чувствуя, что утро получается действительно веселым. В то время как в моей голове уже начали роиться хмельные и легкомысленные облачка, Вадим, пьющий напиток посерьезнее, казалось, становился только трезвее.

— Не надо мне этих глупых отговорок! Когда ты была отмороженной курицей, я так и называл тебя — отмороженной курицей. Теперь же я поступал, как козел, и ты можешь смело сказать мне это. Я за честность, Алексия, без скидок на статусы и особое отношение.