Каждый день, просыпаясь утром, я перво-наперво бежала в кухню, чтобы быстро прожевать дежурный бутерброд, при этом критично изучая написанное накануне. Если очередная "дневниковая" запись-глава была закончена и не вызывала вопросов с моей стороны, я паковала ее в файл и бросала в сумку — часто между мероприятиями выпадало окно, так что я могла встретиться с Вадимом и подать ему на проверку результаты недавних ночных трудов. Спешно натянув одежду, я неслась на работу, где меня ждали международные обзоры или сумасшедшая беготня по пресс-конференциям (к тому времени я начала пробовать свои силы и в отделе городских новостей, быстро пресытившись штатной, но непыльной «зарубежкой»).

Когда пришла осень, после утренней смены мне приходилось бежать еще и в универ. Благо, на четвертом курсе мы занимались во вторую смену и я, как большинство сокурсников, могла совмещать работу с лекциями и семинарами. К концу дня, совершенно изможденная, я плелась домой, где меня чаще всего поджидал Вадим с готовым ужином и вердиктом по поводу прочитанного. Если свежий текст оказывался удачным и проходил его строгую критику, он пребывал в чудеснейшем настроении, много шутил, смеялся и наши вечера превращались в маленькие праздники, во время которых я действительно отдыхала, набиралась сил, мечтая лишь об одном — чтобы так было всегда.

Но если что-то по итогам свежих глав вызывало его недовольство, мне лучше было скрыться куда подальше и сразу бежать исправлять ошибки, даже не закончив ужин. Часто я так и делала, не желая испытывать судьбу — очень уж в грозовом настроении находился Вадим, азартное нетерпение которого нарастало с каждым днем.

Он не желал прощать мне ни малейшей оплошности или делать скидку на усталость, случайную невнимательность, очень важный и тяжелый четвертый курс или работу, которой становилось все больше и больше.

— Кто хочет найти время — всегда его найдет! — тоном, не терпящим возражений, заявлял он. — Не успела днем — бери часы за счет сна. Что смотришь? Я не из тех мамок-нянек, которые будут подтирать сопли и по-моему для тебя это не секрет. Писать можно не только дома вечером, а везде — в универе на переменах, в библиотеке, если окно между парами. Пока ждешь аккредитации на мероприятие. Пока главред вышел перекурить на планерке. Пока протираешь штаны с новыми дружками возле метро — я видел, как вы там с пивом да пирожками лясы точите!

— Да это и так редко бывает! — пораженная лишением права даже на нечастые посиделки с приятелями-корреспондентами, возмутилась я.

— А будет еще реже! — категоричность заявлений Вадима меня прямо-таки ошеломляла. — Научись расставлять приоритеты в своей жизни, Алексия. Реши четко, раз и навсегда, что для тебя важнее: болтовня с друзьями или законченная книга? Сядь, хорошенько подумай, и реши. И не говори мне о нехватке времени, иначе я сам составлю тебе расписание, но ты будешь не рада этому, поверь мне!

— Да как же я буду писать в универе — ведь печатная машинка дома! — пытаясь ухватиться за последние соломинки самооправдания, не сдавалась я. — Она ведь тяжелая, я не смогу ее носить с собой!

— По-моему, кто-то здесь обмажорился вкрай, — прервал меня Вадим, не желая выслушивать возражений. — Какая печатная машинка? Для того, чтобы писать, особых условий не надо. Было бы к чему прислониться, да клочок какой угодно бумаги — хоть салфетка из столовой и огрызок карандаша. Дома уже наберешь текст спокойно, с необходимыми правками. Если ты все время будешь привязана к ощущению комфорта, чтобы и креслице удобное, и музычка в тему — признайся, ведь именно так ты работаешь, — то очень быстро сдуешься, станешь заложницей своих привычек, Алексия.

Я уставилась в пол, заливаясь стыдливым румянцем. Интересно, что сказал бы Вадим, узнай он, что в состав моего обязательного творческого антуража входят еще и шоколадки-печенья и уютное, тепло-молочное освещение от любимого торшера.

— Когда ты научишься плевать на условия и писать везде, хоть в кабинете, хоть в подъезде, хоть в камере смертника за пять минут перед казнью, только тогда можешь быть спокойна, ясно? Только тогда у тебя будет твой щит, твоя свобода, которую никто не отнимет. Ты выстоишь в любых, самых жестких условиях, и не сломаешься даже там, где крепкие мужики будут позорно ныть и пускать слюни. Ты поняла меня? Всегда, везде — пиши. Иначе размажешься по жизни, как сотни других чересчур нежных гениев!

Я не могла ослушаться учителя, и постепенно училась поступать так, как он требовал. Стараясь не обращать внимания на подозрительные взгляды прохожих, я строчила в блокнот на остановках, в переполненных автобусах, прислонившись к стеклу, на коленке в перерывах между зачетами и во время небольших передышек на работе.

Вадим был доволен:

— Давай-давай, поднажми еще, моя маленькая птичка! Скоро ты поставишь жирную точку в этой работе, вот тогда и отдохнешь, а сейчас не время расслабляться. Мне нужен финал! И побыстрее, ты сейчас на пределе — отличное состояние для того, чтобы выдать мне убойную концовку!