Волчий закон суров не только к самцам, но и к самкам. За измену пожизненная клетка, за предательство или убийство своего самца смерть. Иногда даже не важно, что самка так и не узнала, что это ее истинный волк — самый лучший природный выбор. Женщины часто бояться волков, преклоняются, желают принадлежать самому сильному, но бояться быть растерзанными в пылу страсти. Иногда волк не может сдержать оборот в порыве заклеймить свою самку, встреча с Илле выжигает в нем все человеческое, остаются только животные инстинкты. Он бросается с желанием пометить, впиться в холку и утащить к себе в логово, женщина интуитивно начинает защищаться. В бою волк неуязвим, но он падает на колени и готов подставить шею в порыве неконтролируемого оборота. Несколько месяцев назад я приказал сжечь на костре женщину, убившую своего истинного — она вставила ему в глаз горящую кочергу, выжгла мозг за попытку укусить. Не смогла сдержать инстинктивного страха и желания выжить. Такие случаи рождают у женщин страх отказа, они не знают деталей казней и уверены, что я приговариваю за попытку избежать насилия. Что я разрешаю своим людям все и готов наказать за любую попытку им противостоять. Безусловно судья или палач, зачитывают материалы дела, но мы свято храним секрет Илле, и не можем объяснить людям с чем связан неконтролируемый оборот. Объяснить боль волка жаждущего вырваться на свободу и заклеймить, и ужас человеческой половины неспособной удержать контроль в попытке наброситься на единственную женщину способную подарить сына. Волки не садисты, не насильники, мы просто равнодушны к любой женщине кроме Илле, но даже ее мы можем сделать несчастной не сдержавшись.

Так в пылу боев и огне костров рождались легенды про жестоких волков, всесильных, жестоких и похотливых, нетерпящих отказов, запирающих своих женщин за высокими заборами, способных казнить за попытку избежать изнасилования и озолотить за рождение сына.

Я всегда считал, что Илле не сильно изменит мою жизнь. Я хотел наследника, но не верил в силу страсти способную свести меня с ума и заставить обернуться в попытке заклеймить. Я был сдержан в кровавом бою и пыточной камере, мало что вызывало мои эмоции. Меня интересовало, только достижение целей, остальное пыль и прах. Я не жалел человеческих жизней, но и не испытывал жажды убийства. Я равнодушен и возможно это самое страшное для короля.

Скрип открывающейся двери отвлек меня от постоянной боли. Неужели мои люди уже успели войти в крепость. Нет…это было странное существо, грязное, худое. Оно гнулось к полу, стараясь опустить голову пониже. Следом зашел один из охранников. За дверью послышался смех.

— Может оставим ее им, а что…пусть смертники развлекутся немного, сначала она их полечит, потом они ее — смех охранников заставил меня присмотреться. Я не мог полностью увидеть существо передо мной, т. к. у меня не открывался один глаз, но руки …ее руки были явно женскими. Тонкие пальцы, кисть, покрытая тонкими голубыми венами и каскад грязных странного цвета волос, выглядывающих из-под капюшона. В руках она несла ведро, в котором плескалась жидкость, наверное, вода. Со всех сторон начал звучать призыв измученных людей.

— Пить…

— Госпожа пить…

Все в этой конуре были пристегнуты к стенам цепями и подойти сами не могли, впрочем, наверно только это ее и спасало от стада изнеможденных мужчин, превратившихся в животных.

Женщина начала медленно обходить по кругу поднося ковш к губам лежащих или отдавая его в руки. Многие противились и не хотели возвращать ковш, пытаясь выпросить еще воды, тогда стражник бил их вырывая его.

Камера наполнилась стонами, хлюпаньем воды и звуками жадных глотков. Пол оросился кровью недовольных. Женщина продолжала медленно двигаться вдоль стены. Было видно, что ей тяжело нести ведро, но охрана не собиралась ей облегчать работу. Я вообще не ожидал, что кого-то заставят поить нас. Ожидал, что будут морить нас жаждой до прихода моих людей.

Она явно была рабыней, исхудавшая и замученная, ей было все равно что происходило в камере. Казалось, если охрана оставит ее она даже не будет защищаться, позволит растерзать себя озверелым хищникам. Все это не должно было волновать меня, но что-то было не так. Я чувствовал, как слезиться мой здоровый глаз, как удлиняются ногти превращаясь в когти способные как лезвиями рвать человеческую плоть. Я задыхался и не мог сделать лишний глоток. В мои легкие перестал поступать кислород, я начал испытывать дикую боль, тело горело как в лихорадке, его выкручивало, а волк выл и пытался выбраться наружу.

Рабыня подошла ко мне, протянула ковш. Я очень хотел пить, но был не способен его взять, мои руки крутило в попытке обернуться, и я боялся, что охрана заметит это. Вдруг она опустилась на колени и поднесла ковш к моим губам. Я судорожно пил, пытаясь одновременно словить ее взгляд. Она наклонилась и обмыла мое лицо водой, вынимая части остывшего метала. Я чувствовал, как начинает убыстрятся регенерация и рана на лице начинает затягиваться. Метал покидал мои раны и мне становилось легче.

Она подняла глаза, и я понял, что тону. У нее были голубые глаза, цвета северного льда, светлые и холодные как море, равнодушные, но она оживляла меня, поила и залечивала мои раны. Сквозь смесь запаха смерти и страха, боли и ненависти стоявшего в камере, я начал чувствовать аромат девичей кожи, стук сердца, ощущал ее внутреннюю силу. Я бился в агонии и чувствовал, как она нежно гладит мое лицо. Я готов был завыть от безысходности. Моя Илле здесь в клетке с озверелыми людьми, рабыня без права голоса и выбора, в центре захваченной цитадели. В моей стране, моем городе в моей крепости и не принадлежит мне. Любой мог предъявить на нее права, любой заставить преклонить колени. Моя волчица, царица, единственная женщина созданная сохранить и приумножить мою силу, подарить мне сына, беззащитна в моем доме.

Я вздрогнул, а она убрала руку.

— Прости, я сделала тебе больно? Я ничего не могу больше для тебя сделать, у меня ничего больше нет кроме воды, а она тебе не поможет. Я надеюсь, ты уснешь и не будешь больше мучиться…иногда смерть лучше жизни — тихо добавила она и мой волк не выдержал.

Я больше не контролировал себя. Страх за жизнь своей самки сделал волка невменяемым, даже желание пометить и утащить в логово меркло перед потребностью защитить. Я взвыл, издавая боевой клич. Рабыня отшатнулась, а охранник в ужасе обнажил меч. Обращаясь в полете, я бросился на охранника, зная, что волчья лапа легко выскочит из кольца цепи, а острые зубы перегрызут горло без оружия. В этом мире больше ничего не имело значения, кроме жажды защитить и укрыть от всего мира мою Илле.

В обороте я страшен, я это знаю. Огромный рост, жесткая шерсть и острые клыки, я мало напоминал обычного волка, скорее что-то среднее между волком и медведем гризли. Даже мои люди старались не смотреть в глаза моей волчьей сущности. Я вырвал глотку охраннику одним рывком и отбросил кусок окровавленной плоти в сторону. Мою грудь заливала кровь, а челюсти сжимались в агонии.

Наконец-то… я услышал лязг мечей и победный вой моих волков внутри цитадели. Они шли ко мне узкими коридорами. Охранники, услышав шум в камере, сами пришли за своей смертью. Я рвал их на части не глядя по сторонам и прорываясь к двери. Запах крови пьянил меня, а отсутствие боли делало бесстрашным. Пролежав несколько дней в агонии, я наконец-то чувствовал силу, наслаждался запахом крови и смерти своих врагов. Я праздновал победу, я нашел свою Илле и все остальное уже не имело значения. Я знал, что победил, никто не поставит на колени моих волков, я укреплю свой клан рождением долгожданного наследника. Заставлю всех преклонить колени, выжгу коленным железом память о нападении на Черную цитадель на лицах своих врагов.