– О да… А по субботам бывала всенощная, и в ожидании ее оба класса, большой и маленький, собирались в той же зале. То было единственное время, за исключением балов и торжеств, когда оба класса сходились в одной комнате, да и то строго разделялись по двум сторонам залы и не смешивались друг с другом. Ну а после восьми, кроме субботы, понятное дело, – ужин, общая молитва и затем сон.

– И так неизменно, изо дня в день, как хорошо отлаженные часы… – задумчиво проговорила Лиза.

– Вы правы, Журавская, – именно как прекрасно отлаженный механизм. Без сбоев, не перевирая ни секунды, не останавливаясь для разных безумств.

Лиза подумала, что, пусть и немало отличий в распорядке, однако в одном и Смольный, и их институт схожи – строгая, даже временами суровая немецкая система закаляет девушек, дарит ощущение собственных сил и, конечно, – тут уж если повезет – настоящих, на всю жизнь подруг.

Часы пробили шесть – сладкий час, отведенный для отдыха и воспоминаний, закончился. Впереди был урок, но не для выпускного отделения – девушки опять склонились над учебниками, чтобы готовиться не к показному, а к подлинному экзамену.

И вновь мы вынуждены покинуть по-своему уютные стены института – нам следует представить новых героев, которые сыграют в судьбе институток немалую, по-своему решающую роль. И для этого мы вернемся на целых два года назад и окажемся в графском имении на берегу моря, в стороне от роскошных летних домов вокруг Куяльника.

По слухам, дом сей когда-то принадлежал чуть ли не самому Михаилу Семеновичу Воронцову, светлейшему князю и новороссийскому и бессарабскому генерал-губернатору. Так это было или нет, поручик Раевский не знал. Историей семьи всегда увлекалась его младшая сестра, а ему было вполне достаточно того, что Аннушка рассказывала во время их вечерних прогулок вдоль берега моря. Сестрица графа была всего двумя годами моложе, но отчего-то вела себя, как старшая. Писала письма в училище, потом присматривала ему невесту, потом отговаривала, когда брат соглашался на очередной брак, потом опять присматривала.

К счастью, таких эскапад проделывать часто она не могла – брат много времени проводил на полигонах, где испытывал боевые устройства. Анна невероятно гордилась даже званием брата: «фурлейтский поручик». Это звучало красиво и не для каждого девичьего уха понятно.

– Ох, Аннушка, – морщился Александр. – Ну что ты все моим званием козыряешь? Поручик, он поручик и есть. Младший офицер – забот много, почестей мало. А уж мы, офицеры от артиллерии, гибнем чуть ли не первыми. Только великая пехота, основа любой армии, может с нами поспорить за это сомнительное первенство.

Анна качала головой и, не споря с братом, продолжала называть его именно фурлейтским поручиком, особенно при появлении в доме девиц из ближнего или дальнего круга друзей и просто знакомых графа Раевского-старшего. Отец брата и сестры, Владимир Александрович, овдовел почти десять лет назад, однако новой женой обзаводиться не стал. Он был настолько хорош собой, что в душевных привязанностях отказа не знал. Вдовые красавицы, еще не успевшие овдоветь красавицы, зрелые красавицы, еще не ставшие женами, – одним словом, графа на приемах всегда окружал подлинный цветник. Неудивительно поэтому, что и в летнем имении Раевских, в Крыжановке, всегда можно было встретить немало привлекательных особ самого разного возраста, от очень юных, как дочь графа, до весьма взрослых, как матушка графа Раевского-старшего, все еще выходящая в свет ровно два раза в год.

Граф же Раевский-старший отдал службе царю и отечеству двадцать пять лет и вышел в отставку с почетной и обременительной должностью интенданта партикулярной верфи в Санкт-Петербурге. Сменил дом в столице на семейное гнездо на окраине Куяльника, а летом отправлялся в Крыжановку, на берег моря, подальше от света, дабы наслаждаться лечебными грязями и водами. Граф жил в свое удовольствие, никому не ставя в вину ни озорного поведения, ни усердного отшельничества. Одним словом, превратился в настоящего барина-сибарита, наслаждавшегося каждым днем жизни.

Дочь свою Анну учением граф не мучил, однако домашнее образование девушка получила более чем удовлетворительное. Неженский ум, пытливый и педантично-усердный, позволял ей вести беседы на равных не только с дамами высшего света («Ой, папенька, они такие пустышки…»), но и с господами офицерами и статскими учеными, которых в округе было предостаточно. О том, насколько умны эти господа, Анна отцу не рассказывала, однако за девушкой тянулась слава «слишком умной для девицы».

Конец ознакомительного фрагмента.