– И вы это искусство освоили?

Джай отвел глаза.

– Не сказал бы. Кстати, это мой старый друг Девдан, сокращенно Дев. Мы с ним познакомились еще в детстве, на верблюжьей ярмарке. Люблю при случае посещать ее инкогнито. Так больше свободы. Не говоря уже о том, что, если торговцы не знают, кто перед ними, уступают товар дешевле.

– Когда мы в первый раз встретились, я тоже понятия не имел, кто он такой, – с широкой улыбкой произнес Девдан. – Знаете, что означает мое имя? Божий дар.

– Надо было тебя Смутьяном назвать, – рассмеялся Джай и хлопнул друга по спине.

– Я приехал на ястребиную охоту. Верблюжьи бега, охота на антилоп – для таких дел лучшей компании, чем друг-раджпут, не найти. У раджпутов честь превыше всего, правда, Джай?

Джай улыбнулся, но его янтарные глаза помрачнели. Судя по его задумчивости, даже такому самоуверенному человеку были не чужды сомнения. Дожидаясь, пока принц заговорит, Элиза наблюдала за шумными обезьянами на апельсиновых деревьях.

– Да, золотые были деньки! Лучше руки на себя наложить, чем признать поражение, – наконец проговорил Джай и после чуть неловкой паузы прибавил: – Но потом мы стали паиньками.

– Паиньками? У меня создалось о вас другое впечатление, – заметила Элиза.

– Видели бы вы нас тогда! Свирепости нам было не занимать, – вставил Дев.

Судя по выражению его лица, он не преувеличивал. Хотя Девдан был ниже ростом, чем Джай, да и общался в шутливой манере, чувствовалось, что он не так прост, как кажется. Девдан разговаривал с Элизой приветливо, но время от времени она ловила на себе его настороженный взгляд, и это ее смущало. Возможно, это простое любопытство, однако Элиза старалась не встречаться с ним взглядом. Глаза у Девдана оказались глубоки, как омуты, и по ним невозможно было понять, что у него на уме. Элиза не подумала бы, что у Джая может быть такой друг.

– Вы говорили о равновесии, – произнесла она, отворачиваясь от Дева и обращаясь к Джаю. – Работа – дело важное. Раз уж вы больше не воин, почему бы не найти себе другое полезное занятие?

– Джай, ты только ее послушай! Она считает, что верблюжьи бега – занятие бесполезное.

Дев посмеялся над собственным замечанием. Элиза улыбнулась, радуясь, что сумела разрядить обстановку.

– Возможно, она права, – проговорил Джай.

– Позвольте узнать, с чего начался ваш интерес к фотографии? – спросил Дев.

– Первую камеру мне подарил муж, когда у нас был медовый месяц, – не подумав, ответила Элиза и бросила взгляд на Джайанта.

– Должно быть, вам его не хватает, – только и сказал Дев.

Чувство вины из-за Оливера снова пробудилось, готовое медленно задушить ее. На глаза наворачивались слезы бессилия. Но Элиза, как всегда, взяла себя в руки и молча кивнула.

– А чем именно вас привлекла фотография?

– Это же так интересно! – Элиза улыбнулась. – Я видела фотографии Мана Рэя. Он много экспериментировал и работал с художниками-сюрреалистами – к примеру, с Марселем Дюшаном. А потом, когда я начала фотографировать сама, оказалось, что сквозь линзу все выглядит совсем по-другому. Я научилась фокусироваться на неожиданном. Я будто увидела мир новыми глазами. Конечно, мой муж и представить не мог, что мое увлечение станет началом карьеры.

Повисла короткая пауза.

– Только после его смерти у меня появились средства, чтобы купить больше оборудования и оплатить обучение.

– Простите, я не знал, – произнес Дев.

– А теперь… – Элиза опустила голову. – Фотография – вся моя жизнь. Не только то, что я вижу, но и то, что я чувствую.

Однако ответ Элизы не передавал всей силы ее страсти. Она не сказала, что может самовыражаться только с помощью своей камеры, не объяснила, что фотография стала для нее утешением. Промолчала о том, что верит: успех в карьере, возможно, снимет с нее бремя вины. Элиза хотела, чтобы папа ею гордился, и надеялась, что, сосредоточившись на работе, забудет о душевной боли. Но истина заключалась в том, что она готова была положить всю жизнь, лишь бы не повторять судьбу матери, даже если ради этого придется остаться одной и всю себя посвятить работе. Она знала наверняка, что больше никогда не откажется от самой себя лишь для того, чтобы смягчить чувство одиночества, и не будет стыдиться того, что у нее есть свой голос и она хочет, чтобы его услышали.

– Сегодня вы выглядите по-другому, – сменила тему Элиза и кивнула на кафтан Джая.

– Ах, вы об этом. Называется ачкан. Его придумали еще моголы.

Элиза взглянула на ажурные решетки джали, вырезанные из мрамора, и у нее снова возникло ощущение, будто за ней следят.

Остаток дня Элиза провела в темной комнате. В жарком климате Раджпутаны непроявленные фотографические пластины быстро портятся, поэтому Элиза решила проявлять снимки как можно быстрее. Но она не предвидела, что из-за жаркого полуденного солнца находиться в замкнутом темном пространстве без вентиляции будет особенно тяжело, а ведь на ней вдобавок были перчатки из нитрила и маска. Жидкость для проявки представляла из себя смесь химикатов, самыми токсичными из которых были белые блестящие кристаллы пирогаллола. Вот почему Элиза настояла, чтобы ключ был только у нее. Если даже небольшая доза пирогаллола попадет в организм человека или вступит в контакт с кожей, последствия будут весьма неприятными. Но Элизе нравилось работать в уединении, и, хотя от едкого уксусного запаха химикатов болела голова, она продолжала трудиться и вот методом контактной печати получила позитивные изображения. Элиза покажет их Клиффорду, и, если все будет в порядке, он даст разрешение отправить их в Дели вместе с пластинами для финальной печати, а она приложит свои заметки и инструкции о том, какого размера должны быть фотографии.

Стук в дверь застал ее врасплох. Элиза крикнула незваному гостю, чтобы подождал минутку. Она думала, что кто-то из слуг принес ей напитки, но за дверью ее ждала Индира.

– Хотите посмотреть мои работы? – предложила девушка. Судя по бойкому взгляду, обычная живость к ней вернулась. – Мы ведь с вами обе художницы, если, конечно, фотографию можно считать искусством.

Элиза вежливо кивнула:

– Разумеется. Главное, чтобы люди хотели смотреть на то, что мы делаем.