– Нет, это какой-то пиздец! – вскочил Митрич с постели, как только открыл глаза и увидел, что труп под простыней увеличился. – Вы что, твари, совсем нюх потеряли! – Он метнулся к двери, со стуком распахнул ее и исчез в направлении ординаторской.

Вернулся Митрич притихшим и сосредоточенным. В ординаторской ему сказали готовиться к операции. Оказывается, про Митирча забыли. "А я думал, он у меня уже прооперирован", – удивлялся лечащий врач.

– Зарежут, наверно, – я там наорал на них, – сказал, бледно улыбаясь, Митрич.

Заступившая Люба принесла ему ржавую бритву и мыло, но он взял свою и отправился в ванную. Завтраком их кормила на этот раз нянечка.

Во время обхода врачи решили перевести пожарника в гнойное. Покойника обещали сейчас же убрать.

– А как насчет меня? – спросил, натянув до подбородка простыню Митрич, про которого, очевидно, опять забыли.

– Так что же вы тут лежите? Идите сейчас же в операционную! – сказал возмущенно лечащий врач.

Без Митрича палата опустела.

Вдруг дверь со стуком распахнулась. В нее, как пьяная, вошла растрепанная старуха, она обвела полными слез глазами всех, кто тут был, и направилась к покрытому простыней телу. За ней, поддерживая ее под руку, шла девушка. В дверь заглянула Люба и тут же скрылась. Женщины склонились над кроватью и откинули простыню. Раздалось какое-то клокотание, потом тяжелый вздох. Пятна на бинтах уже стали черными, лицо покойного позеленело и отливало трупным лоском.

Женщины начали что-то поправлять у покойника на лбу, гладили по щекам, старуха несколько раз принималась заправлять волосы под бинты. Они, не отрываясь, смотрели на него, склонив набок головы, словно любовались им. Опять раздался громкий, сиплый вздох, а следом какой-то кашель, только когда он повторился, Андрей понял, что это рыдания. И тут старуха опустилась тяжело сначала на одно, потом на другое колено, за ней – девушка; они уткнулись лицом в бездыханное тело.

Вошли двое мужчин, они остановились за спиной у женщин. Старуха подняла лицо и произнесла со вздохом:

– Что же они с тобой сделали, сынок? Я с ног сбилась, по больницам-милициям разыскивала… – Каждый звук ее голоса повисал, словно удар колокола. Она снова припала лицом к сыну, обнимая его за голову, все стихло. Девушка стояла рядом на коленях, обхватив ее за плечи.

В палату заглянул завотделением, толстый очкарик, с красными, угреватыми щеками и носом, поманил одного из мужчин. По-видимому, возникли какие-то трения, потому что минут через десять позвали и второго мужчину. Мать вновь оторвалась от сына и вновь стала гладить по лбу, по лицу, словно прихорашивая его.

– Что же они с тобой сделали, Сереженька? Что же они сделали… – и опять сиплый вздох, словно из глубины огромного, смертельно раненого животного.

Из-за дверей донесся шум, громкие голоса, но женщины не слышали их. Жена Зинатулы на цыпочках вышла из палаты, притворила за собой дверь. Позже она рассказывала, что зав отделением не хотел выдавать тело без вскрытия, а родственники настаивали, чтобы забрать немедленно. Тот, что постарше, грозился подать в суд за то, что продержали труп на жаре. Врачи возражали, что не могут выписать "заключение о смерти" без подписи патологоанатома, а без заключения они не получат "свидетельство" и т.д. Затем все ушли в ординаторскую и там, видимо, о чем-то договорились.

Оба мужчины вернулись в палату, стали уговаривать старуху ехать домой. "И Сережа с нами поедет", – повторял седоватый мужик. С трудом им удалось оторвать ее от сына и с помощью дочери (девушка была сестрой погибшего) увести из палаты.

Не прошло и четверти часа, как появились два санитара с каталкой. Они перекинули на нее тело, послышался стук головы о металлические носилки.

– Почему мертвые тяжелее живых? – спросил один санитар, толкая каталку к выходу.

– Потому что в них говна больше, – был ответ,– они же не какают.

– Зато и не едят… – возразил первый. Дверь за ними оглушительно хлопнула.

– Вот т-та-ак и нас когда-нибудь б-бросят, как б-бревно, – и никому-то ты-ты не нужен, кроме матери, – ни жене, ни детям. Только мать одна будет убиваться, – сказал Зинатула, который не мог видеть того, что происходило в комнате, но зато слышал. Никто ему не ответил, лишь жена укоризненно покачала головой и обняла его.

Митрича привезла анестезистка. С дежурной медсестрой и санитаркой они переложили его на кровать. Сестра держала перепачканные гипсом пальцы, чтобы он не сломал еще сырой лонгет. Въезжая в палату, под действием наркоза он кого-то журил плачущим голосом: "Что же ты со свояком изменничаешь, скотина ты безрогая…" Затем его начало страшно трясти так, что кровать ходила ходуном. Ему поставили укол, и Митрич затих.

Нянечка-казашка поменяла за мертвым постель, на нее положили нового больного, с аппаратом Илизарова. Он тоже спал после наркоза. Пожарник Коля остался в палате на неопределенный срок, так как в гнойном отделении не оказалось свободных коек.

Поздно вечером, когда Зинатула задремал, и его жена прикорнула, положив голову рядом с его плечом, Борисыч спросил у Андрея, продолжая вчерашний разговор:

– И что теперь, всё лажа – всё, что тут про это наворочено?

– Почему все? Не все, а процентов на девяносто.